Нерозначники
Шрифт:
– - Это я бала... Тогда-то мы и узнали... Да вы не беспокойтесь, -- успокаивала Юля, видя, как Елим разволновался.
– - Мы вам помочь хотим. Понимаете... если кромешники узнают, что вы такой...
– - Кто опеть такие?
– - Ну, нечистая сила, бесы, черти, как вы, люди, их называете.
– - Ну и ну, и что, их тоже видеть могу?
– - То-то и оно, -- грустно вздохнула Юля, -- а это страшно. Можете не выдержать...
– - Эхма, вот ведь напасть какая, -- разволновался старик.
– - А чевой-то делать теперича?
Юлька-косулька вилку в сторонку отложила и ножку утиную с противня
– - Мы вас в беде не оставим, -- не спеша пережёвывая, важно сказала она.
– - А такой дар не должен пропасть... С людьми нам нельзя видаться, а с вами можно...
Зарубка 5
Тайное крушение укладу
Уж как до дому дошли, и не спрашивай. Про то и сам Елим не скажет -- известно, только лыжами подавай, в глазах туман, а в голове никакой живости...
Оморочь каждый лесовин напускать умеет; а Юля малую изладила, такую, чтобы порону человечьему организму не было, и притом не маялся Елим, в раздумьях не сумничал, не искал отгадки попусту.
Думка уже потом подоспела, когда посреди ночи в своей избе Елим проснулся, и всякий сон пропал. "Не во снях ли мне привиделось?" -- подумал старик. Да и прогнал эту мыслишку. Ясно ведь своими глазами видел, так просто не откачнёшься. Потом и вовсе стал думать, что спятил.
Взялся Елим припоминать, отчего такое приключиться может. Вон Палениха сказывала, с Петром её тоже напасть такая случилась: глаза на ковре видел. С хмелевика маялся, а тут глядит: буркалы с настенного ковра на него таращатся. Живые вовсе глаза, то смигнут, то вправо-влево ворочают и следят, следят, не отрываясь. Ну, порубал тот ковёр топором. А то потом ещё было: увязались двое. Как сказывал Пётр, будто и не люди вовсе -- худющие, шеи длинные, и лица в бородавках зелёных, глаза большущие, как тарелки, и белого в них нет, точно угли чёрные в глазницы вправлены. Никто их не видел, незнакомцев этих, один Пётр и примечал. Ну, так это спьяну наваждение, а как трезвёхонек Петро, так и нет никого. А ещё сказывал, что видел-то он их видел, а перетолковать не пришлось. Уж сколько они за Петром выхаживали, а так слова и не проронили. Уж он им и деньги предлагал, чтобы отстали, и дознавался, чего надобно и чего дожидаются, а те ни гу-гу, лишь чёрные провалы таращат.
А Елиму, вишь, какие повстречались -- ещё и разговаривают. А косуля эта... К тому ж и помогли, получается, спасли... Эх, с Петром бы посудачить... да где ж его сейчас достанешь! Давнишнее было дело, нашли его за деревней в снегу замёрзшего. Сказывали, пьяный домой возвращался. Не дошёл, получается, а может, и те двое подсобили... А с Паленихой-то что зазря говорить?! Наплела, понятно, лишку про мужа -- худо они жили, -- а откроешься ей, и самого ославит.
Вот ведь тайна завелась!
Промаялся Елим до утра, а на зорьке ухнул в сон,
С тех пор странности стали происходить...
На второй день в деревню лось Окунь заявился. И раньше он в округе толкошился, а всё же впервой случилось, что так близко к избам подошёл. Приметный такой лосишка... Елим его Окунем назвал, потому как подпалины светлые на боках углядел, такие, что самые настоящие полосы. А среди окуней, известно, горбачи есть, -- вот и у этого сохатого старик горбишку углядел. Тоже невидаль, у всякого лося так спина устроена.
Прельстился Окунь на сады брошенные. Повадился яблоками и ранетками лакомиться. И что странно, собак не испугался. Да и Елим сам Сердышу и Оляпке наказал, чтобы лосишку не трогали. Пускай, мол, ест на здоровье, всё равно пропадает столько! Снег разгребёшь, и вся земля усеяна, помятые, разжульканные, почерневшие. Какие и подсохли на ветках.
А тут из города опять Игнат приехал. Поохотиться... Испугался Елим за Окуня и, хоть они и не в ладах живут -- всё из-за того, что Игнат в лесу злыдарит, -- пошёл к тому в гости за полосатого просить.
– - Ты уж, Игнатко, -- мял перед ним шапку Елим, -- лосишку мово не трогай. Приученный он, доверчивый.
Тот давай насмехаться:
– - А какой он твой? Два уха, что ли, у него на голове или рога есть?
– - Приметный он, Игнатко, полосы по бокам... узнаешь, светлые такие... Окунем прозвал...
– - Окунь, блин...
– - скривился Игнат. Тут же нахмурился и говорит: -- Не нужен мне твой лось. На волков буду капканы ставить. У Егорихи, слышал, катух зорили? За двоих обещали лицензию на сохатого... деньгами возьму: на кой мне лицензия?..
Видит Елим, хитрит Игнат, ну и осерчал.
– - Известно, на кой.... Когда это ты с лицензиями в лесу ходил!..-- с досадой сказал он.
– - Да и не взять тебе волка капканом. На это терпение да опытность своя нужна, а тебе сразу подавай. Ну-ка, показывай свои капканы! Гляну, ладно ли слажены, подойдут али нет...
– - С какой радости мне перед тобой ответ держать?!
– - рассердился Игнат.
– - Или отец родной?! За волков тоже заступаться станешь? Иди вот им про свово Окуня расскажи, а то потом опять на меня думать будешь!
– - Кому ж я скажу...
– - хитро прищурился Елим.
– - Ведь нет их...
– - Кого их?
– - не понял Игнат.
– - Волков этих... Я их уже всех прогнал. На сто вёрст ни одного не осталось.
– - Издеваешься, дед!
– - взбеленился Игнат.
– - Завтра тебе шкуру принесу! А если не принесу, то так уж и быть не трону твоего Окуня!
Пошутил, конечно, Елим, а ведь и верно: не стало возле деревни волков, подевались куда-то они...
Ранешно частенько досаждали, чуть ли не каждую ночь. Окружат, бывало, избушку Елима (на Кукушу и на Белянку, вишь, зарились) и полыхают своими зеленющими глазищами. Глянет Елим в окошко и скажет: "Смотри-ка опеть светляки пожаловали. Чай, наших девок кликать будут". И то верно, соберутся серые в кружок и концерт дают. Хоровое пение называется. А если Важенка-луна в полную силу, то такую оперу исполняли, что Елим не выдерживал и ценные патроны тратил. Вот Белянка с Кукушей тоже скажут, натерпелись уж в своё время страху. Ну а сейчас притихли, не тревожат серые.