Нерозначники
Шрифт:
– - Сам знаю, что надо, -- устало ответил Митрий.
– - Сколько мы с Агафьей идти-то будем?
– - Я не пойду!
– - тут же швыркнула Агафья.-- Давай заводи, поехали!
Митрий только рукой махнул.
– - Так тожь...
– - зашомкал Елим.
– - Подвезти могу...
– - На чём?
– - усмехнулся Митрий.
– - На горбу, что ли?
– - Зачем на горбу?
– - важно ответил старик.
– - С Белянкой я здесь. Недалече тут она...
– - поворотился к лесу да как свистнет -- у Митрия с Агафьей уши заложило.
Прибежала
Словно знала, что в деревню ехать придётся... Небось, в Канилицах жеребцы уже все глаза проглядели, ждут-пождут, когда Белянка появится.
– - Ты чего это, дед, кобыле бусы нацепил?
– - только и спросил ошалевший Митрий.
– - Так тожь...
– - замешкался старик, -- красивши так...
– - А косички целый день заплетал?
– - Так тожь... сама заплетала...
Митрий развеселился, а Агафья в сани полезла. На самое лучшее место уселась, и никаким посулом её оттуда не выманишь.
В Канилицы скоренько доехали. По дороге Митрий всё удивлялся: уж больно резвая лошадёнка. Несёт и устали не знает. Считай, троих, да ещё в Агафье сколь веса? А Белянка -- что под горку, что в горку -- всё едино. Только белёхонькие копыта сверкают, серебром поблескивают.
После уже, когда попрощались, Елим погладил Белянку по шее и говорит:
– - Ну вот, доброе дело сделали, помогли людям...
– - Ага, -- отвечает Белянка.-- Так бы замёрзли в ночь. Машины тут не ходют... Да и вопче всякое случиться может...
Елим тяжко вздохнул и согласился:
– - Да уж, вдруг волки нападут... Или шатун...
– - Это вряд ли, -- засмеялась Белянка, -- медведи у нас все спят, а волков мы прогнали.
После этого случая про Елима и вовсе молва гривастая пошла. Каверзники на все лады напевают: чертознай-де, колдун, с нечистью знается, с ведьмами... и уже от себя плетут, вовсю стараются. Многие сомневаются, конечно: уважали всё же Елима, за доброту, за живость, да и никому он худого не сделал... но и они прислушиваться стали. Как же, Агафья сказала!
Иной раз послушаешь и дивуешься: до чего человек странный и вредотворный. Елим и сам, конечно, растерялся: такая-то слава прилипла! Очень уж несуразное плетут, чего с ним никогда не было.
В Канилицы приедет -- по гостям или до магазейна, а на него как-то уж косо поглядывают, не здороваются совсем и всё сторонкой оббежать норовят, словно Елим прокажённый какой. В магазин зайдёт -- если селян много, так все враз умолкают, а то шушукают промеж собой, уши друг дружку подставляют. О Елиме, видно, чего-то плетут.
Однако и благодарные есть...
Кинулась, помнится, к старику Варвара Кашинкова и чуть ли не руки целовать...
– - Ох и пужнул ты, Елим Петрович, Борьку мово! Ох и пужнул! Втору
Потом ещё помялась да вслед покричала:
– - Ты уж, Елим Петрович, коли мой Борька сорвётся, так не оставь нас, не спокинь.
Поначалу-то Елим перечить пытался, объяснял что-то, вразумлял, а потом рукой махнул: пустое дело. Многие бывшие знакомые от него отстранились, а кто и с такой опаской привечал, что Елим сам туда дорогу забыл. С пасечником Степаном у него только дружба крепкая осталась. Сызмальства они вместе, друг дружку и в бедах и в радостях знают -- никакими худыми наговорами их не расшибёшь. Ну и характеры у них схожие, не ворчат из-за напраслины. Степан многое и рассказал, что по деревне плетут. Посмеялись, конечно, вместе, погоревали, а куда денешься, если народ такой? Оно ведь известно: молва что волна, добрая слава за печкой спит, а худая слава по свету бежит. Привык всё-таки Елим приплетушки без сердца принимать, а Палениху и сам побасёнками кормить приладился. Увидит где сдаля и уже кричит:
– - Слышь-ка, Меланья, к лешакам в гости иду... Можа, передать чего?
А то ещё:
– - Русалки-то, русалки -- девки в соку, порадовали ужо старика, порадовали...
– - и про коня вспомнит, который борозды не испортит...
Сплюнет Палениха: чтоб тебя, лешак старый! Бесы в тебе, бесы! Да в избу быстрей, дверь на все крючья закрючит, засовом припрёт, и всякие ей страхи чудятся. Так, слышь-ка, распалится, что потом и сама не разбирает, где взаправду было, а что и привиделось просто.
В Канилицы Елим зарёкся ездить. Обещался ему пасечник Степан съестное из магазина привозить -- муки там, крупы разной и другого по всякой надобности. На него же Елим и бумагу отписал, чтобы тот пенсию за него получал.
Так-то разобрался... а тут к нему Мираш Малешот сам в гости пожаловал. Это как раз после ночной пурги случилось. Тогда под утро так снегу набухало, что Елим дверь отворил -- полные сенцы снега впустил. Кое-как вытолкнули они с Сердышом и Оляпкой тот снег из дому.
Покряхтел старик, покачал головой, глядя на сугробины, -- где они вполокошка, а где и на саму крышу налезают, -- да и пробираться стал соседок вызволять.
Наперво к Паленихе привернул. Она уж из кусочка окна сигналит: помоги, мол, Елимушка, окаянная стихея в доме замуровала.
Освободили дверки её дома, и Палениха вся в благодарностях рассыпалась.
– - Ох и спасибочки, Елимушка, век не забуду!
– - ласково ворковала она.
– - Вместях-то мы скоренько Нюру ослобоним.
Взялись они бок о бок до бабы Нюры тропку прокладывать. Ладно у них получается, о старых обидах и не поминают, по-доброму беседу ведут. Оляпка и Сердыш помогают вовсю, лапёхами снег отгребают.