Нерозначники
Шрифт:
– - Не нравится мне, -- говорит, -- как ты Маклая назвала. Пьяницей ишо будет. Пущай уж Макаркой тогда. Вырастит, телят гонять будет... Свой кусок, знамо дело, всегда добудет...
Настя, конечно, другие имена детям подобрала, а куда ей деваться? Стала медвежат звать, как Елим сказал, Миклухой и Макаркой.
Белянка, как всегда, ржала сердито: мол, скоро целый табун медведей будет... Сейчас ещё двое на шею сядут... Больно надо на них смотреть, пойду уж к себе, -- и в конюшенку ушла.
Кот Камыш прищурил разбойный глаз, с интересом
– - Эхма, без тебя, Настён, тут сколь стряслось! Сколь стряслось!
– - завздыхал Елим.
– - Бабы Нюры ужо нет, зимой преставилась. Эх-хе-хе! Говорил же ей: весны дождись, эхма. А козу нам оставила. Так родичам и сказала: Елим ей имя давал, пущай Кукуша у него и живёт. Сейчас и молочком вас побалую, и сметанки припас. Ждали, как же, давно выглядываем.
А тут вдруг нежданно Мираш с помощницами явился... Узнал он, вишь, что Настя после зимовки вернулась, ну и поспешил на встречу. В этот раз и Юльку-косульку с собой взял. Очень уж она просилась, ревмя ревела и клялась истово, что слова не проронит. Мне бы, говорит, только на счастливую встречу глянуть.
Елим их ещё сдаля приметил. Глядит старик: Мираш и помощницы евонные из леса вышли и к дому его повернули. Да с гостинцами наближаются. На плече у Мираша бочоночек пузатый, а в руке -- корзинка плетёная. Лиса Смола рядышком держится и хвостом легонько помахивает, а Юлька то вперёд забежит, то отстанет чуть. И тоже с кулями в руках. У дома не сдержалась и навстречу Елиму кинулась.
– - Здрасти, дедушка!
– - тоненьким, звонким голоском приветила она.
– - А мы вам мёду принесли... И конфет, и печенюшек.
Поблагодарил старик, помог Мирашу бочонок на землю поставить.
– - Ну, теперича, -- Елим с довольства похлопал бочонок по пузатому боку, -- вырастим ужо медвежонков. По силе возможностев-то...
– - Ещё как вырастим!
– - кивнул Мираш.
– - Я тут по кровям смотрел -- таких медведей ещё ни у одного лесовина не было...
Поднёс Елим Насте целую кастрюльку мёда и перед медвежатами мисочки с молоком поставил. Макарка важно подошёл и без всякого как давай чавкать -- за уши не оттащишь. Миклуха же с опаской подступалась, а молоко учуяла, враз про всё забыла, ткнула мордаху в миску и захлопала языком неумело.
Полюбовался старик на Настю и медвежат да и взгрустнул отчего-то...
– - В город бы мне съездить, -- печалился он.
– - Чую, слабнуть стал, ноги уже не те. Внучку бы повидать, Талюшку мою. А то и...
– - Елим помялся и с горечью продолжал: -- Неладно у неё чевой-то... Двадцать седьмой год, а не замужем.
– - Скоко-скоко?!
– - ахнула Юля.
– - Двадцать семь, говорю.
– - Так это...
– - растерялся Мираш, -- рано, значит...
– - Куда уж, "рано"!
– - вздохнул старик.
– - Считай, из невестиного возраста скоро выйдет. И куда парни смотрят? Така девка красивая, и характером добрая, весёлая.
– -
– - Юля так и затрепыхалась.
– - Мы бы быстро вашей внучке жениха нашли!..
– - и замолкла враз: Мираш на неё строго посмотрел, покачал в белых иглах головой.
– - Как тут найдёшь...
– - махнул рукой Елим.
– - Дело такое -- никак не подсобишь.
Таля за зиму раза три или четыре к дедушке приезжала. Лесовины её видели, конечно, издалече и вблизи, ну и по нраву она им пришлась. Даже Смола на оценку не поскупилась. Откуда им было знать, что незамужняя у Елима внучка? И вот проясняется...
Наелись медвежата досыта, и Настя их в лес увела. Как мамкой стала, так осторожничает и тревожится по пустикам. Да тут ещё углядела, что Елим не в себе: разговаривает невесть с кем и вообще "странный какой-то". А лесовины долгонько ещё гостевали. Елим всё про внучку Талю рассказывал. Разбередил лесовинам нешуточно душу, Юля даже всплакнула маленько и Мираш крепко в думу ушёл.
После этого разговора и надумал верша в город лететь. Внучку Елима найти, а заодно и у доглядателей тамошних разузнать, отчего с Талей заминка случилась.
Напросилась и Юля. Поначалу не хотел Мираш её брать.
– - Куда, -- говорит, -- мне с тобой?! А кто за лесом смотреть будет?
А Юля -- возьми да возьми. Ничего, говорит, с этим лесом не будет, никуда не денется. Вон сколь без хозяина мыкался -- и ничего. Вот пускай Смола и Савин за всем смотрят.
Упросила всё-таки.
Мираш с неё, однако, слово взял, чтобы в начальничий разговор не вязалась и вообще в тихости себя держала.
Вот, стало быть, и отбыли они в город в командировку, для внучки Елима жениха искать.
***
Синичка-лазоревка, душа-то Тали, поняла, конечно, что это к ней доброхоты поспешают. Посмеялась и подумала отчего-то вовсе радостно: "Ну, наконец-то... А то жду, жду..." Тут же и решила живику свою навестить. Ненадолго, правда, как ей и наказано было.
Не зря, конечно, душа таимничает, и не только потому -- пускай, дескать, все думают, что навсегда от тела отмахнулась, -- ещё, может, и оттого скрытничает и от живики прячется, что проболтаться боится... Узнала, видишь вот, в Светёлке весточку добрую и радость её распирает -- как тут тайность сохранить?
Напустила плишка на себя строгости и явилась к живике как ни в чём не бывало. Будто на минуту только и отлучалась, важная такая -- сама на себя не похожа.
Живика лишь увидела душу свою, и давай причитать, да в хлипки. На кого, мол, покинула, одинокой в скудельном теле оставила. Плишка утешает, а сама скучная такая, словно всё равно ей. Жди, говорит, гостей, перемены надвигаются. Да и рассказала, зачем придут, научила тоже, как вести себя следует и что говорить.
Живика подступаться стала, охота ей, вишь, побольше вызнать. А душа отвернулась маленько, шепнула слово заветное, и вдруг у неё на руках шкатулка объявилась.