Нерозначники
Шрифт:
Чудно, право: казалось бы, не человек всё же -- в верховья поднялся -- делов-то, -- там ему быстренько бы здоровье поменяли. Минутное дело. И ходи молодцом, грудь выпячивай. Если бы так... Давнишнее дело было, а потерял Никанор туда доступ. Как ни странно, мало кто знает, в чём разладка вышла. Для людей что плохое содеял ально, наоборот, -- хорошее вразрез указаниям. Сам-то Никанор про то вспоминать не любит.
Из обережников его тогда турнули, а преследовать не стали. Подумали: дескать, сам придёт, никуда не денется. Так и наметили верховные доглядатели, что со здоровьем сбои начнутся. Дело серьёзное,
К слову скажу, тайно приносят ему снадобья сильного... Никанор всё-таки лесовин бывший, к тому же обережной сути -- его все птицы и слушаются. Ну и опытность у него огромная, да и за лекарствия на всё согласный. Любую пакость сделать может, всяко расстарается. Многие лесовины к нему за советом и за услугой подбегают. Ну и кромешники, случается. Потому как многого они не умеют, что вершам доступно, вот и нашли пособника сильного. К тому же не всякое действо хочется своими руками вершить...
Вот Лема и придумала, стало быть, к Самосвету этому обратиться.
...Снегу многонько вокруг. Красиво. Важенка-луна сверху лучики пускает, каждый сумёт освещает. Только животинке от этого радости мало. Это разве что боровой птице -- рябчику, тетери и глухарю -- как можно больше снега подавай. Зароятся в сугроб, да поглубже норовят устроиться -- там, дескать, теплее, -- и дрыхнут себе. Отлежит себе бока глухаришка или съесть чего захочет, вынырнет из-под снежного одеяла и сейчас же на ветку прыг-скок. А там уж с дерева на дерево перелетает себе и глядит, как народец лесной в снегу барахтается.
Да и то сказать, снедному зверю лишний раз по снежку пройтись -- забота невесёлая. Как ни ступай, а следок всё равно остаётся. А в лесу желающих много следы разглядывать. И волк, и лиса, и росомаха до этого дела большие любители. Да и рысь нет-нет да и с дерева слезет, следок глазком ощупает -- и давай рыскать да скрадывать.
Ну а Лема о тяготах лесных уже вовсе и не печётся, думкой совсем в другую сторону свильнула. Идёт по снегу, как по твердыне какой, чуть поверхности касается и следков, конечно, не оставляет. Сапожнёшки у неё на высоком каблуке, всё равно как над природой насмешка. В руке сумка огромная, а она её легонько поддерживает, словно веса в ней никакого нет.
Плащик на Леме знаткий, из ткани пошитый, наподобие той самой, что Лека Шилка Тале на платье отрезала. Красивый такой, всё окружающее на нём отражается. Деревца по нему пробегают и колыхаются, словно в ряби водной, и сама ткань словно светится.
По дороге просека широконькая случилась. Вдруг Лема увидела, как лось Окунь на другую сторону перебирается. Загорелись волчьи глаза. Окунь идёт по брюхо в снегу, грудью сугробины разбивает -- как корабль плывёт по белой глади. Лема его шутейно догнала -- нарядом ли похвастаться (нарочно видимая стала), или себя красивую такую показать, -- обернулась со стороны-то, глянула... А тот, бедный, и так еле шёл -- пасть раззявил, язык сбоку болтается, дышит тяжко, и хрипы из груди рвутся, -- а тут увидел, что попутчица объявилась -- как ужахнулся в сторону! Так бежал, что у Лемы сердце кровью облилось, на него глядючи. Ладошки к щекам прижала и давай причитать, со слезами на глазах: "Бедненький...
В самую чащу забралась и вроде как место узнала. Как и упреждена была, среди разлатых кедров остановилась. Глянула по сторонам: радостное для глаз местечко. Подошла к кедрам-великанам и самый кряжистый выбрала. Погладила ласково его рукой и говорит:
– - Красавец ты мой, ишь, как вымахал! Всем на удивленье! По всему лесу таких великанов не найти. Гордость для леса... А кормилец какой!
Шепчет так-то добрые слова и шершавую кору гладит. Вдруг... кедр подевался куда-то... Один пень здоровенный от него остался. А место среза гладкое такое, как полированное точно.
Достала Лема из сумки скатёрку, развернула не спеша и аккуратненько её на пеньке постелила. Полюбовалась на рисунок. Вблизи, сдаля глянула; вокруг обошла -- как ни смотри, а ладненько получилось. Порадовалась, конечно. Ну и повалила ещё два соседних кедра. Пока они падали, сучья от них отлетели в разные стороны, так, что только гладкие стволы остались. Так упали ловко возле пня-столика, что навроде лавок получилось. Могла, конечно, Лема и кресла волшебной силой явить, да решила, что эдак лучше будет. Всё ближе к природе...
Словом, довольнёхонька осталась. Полюбовалась ещё немного и принялась выкладывать из сумки снедь разную. Еды-то нанесла! Гусь целиковый обжаренный, котлет миска полнёхонька. Рыбные деликатесы да копчености, колбаса опять же. Огурчики, помидорчики солёные -- ой да всё и не перечислишь!
Не поскупилась, одним словом, ради знакомства-то...
Вскоре и Никанор появился. Посмотрел он тоскливо на угощение, закашлялся сразу и спрашивает:
– - Лекарства... кхе-кхе...нашего не принесла?
– - Лекарства-то?..
– - растерялась Лема и суетливо метнулась к сумке. Порылась там для виду и вовсе бледная отступилась.
– - Я ведь пузырёк на самое видное место поставила, -- объясняла она, чуть не плача.
– - Так и знала, что забуду...
Никанор прокашлялся и уж вовсе недовольно спрашивает: зачем звала, мол, и чего надобно.
– - Познакомиться вот решила, -- отвечает Лема.
Покривился Никанор да и вздохнул тяжко, и будто уходить собрался.
– - Просьба у меня к вам небольшая...
– - начала сдаля Лема.
– - Тут одна девушка есть. Умница такая, верши её не раз по жизни проверяли... Достойна быть счастливой. Всегда правильно поступала, по-доброму жила. Да вы, наверно, её знаете: Таля, внучка Елима из Забродок.
Никанор сурово кивнул.
– - А жениха ей верши совсем не того подобрали...
– - помялась чуть Лема и словно в отчаянье простонала: -- Не пара они! Видно же: не назначены они судьбой друг дружке! Погубит он её!
Старик всё с измученным лицом слушал, а тут нежданно блеснул у него в глазах недобрый огонёк, и губы скосило набок. По опытности заподозрил, что Лема неладное задумала, но смолчал. Да и то сказать, с болью ему каждое слово даётся.
Леме же только и надо, чтобы её не перебивали.