Неруда
Шрифт:
Поэт чувствует себя больше чем капитаном. Если он живет в Исла-Негра, дом сияет счастьем, будто дворец, когда в нем обитает король или президент республики. Тогда на мачте реет голубой флаг с рыбкой посредине, обведенной двумя окружностями.
В патио лежит якорь, привезенный из Антофагасты. Не в глубинах моря, не в песках — в знаменитом Исла-Негра покоится он. Понадобились четыре быка, чтобы дотащить его сюда.
Возле якоря отдыхает старый локомобиль, привезенный с родного Юга; он рычал, как паровоз, и старательно пыхтел на урожайных землях, на которые зачарованно смотрел маленький Неруда, проезжая мимо на отцовском поезде. Локомобиль молотил зерно, пилил лес, дымил, испуская огонь из пасти. Неруда говорит, что локомобиль ему нравится — «похож на Уолта Уитмена».
Ограда, через которую лезли охотники за новостями, была первоначально поставлена
154. Колыхание «Баркаролы»
Неруда публикует «Баркаролу» с посвящением Матильде, «благоуханной чилийке». Книга овеяна любовью. Неруда вспоминает те дни, когда он, капитан, сочинявший стихи, прятался под черной маской. Любовь на Капри, сны, ностальгия изгнания, возвращение, Альберто и Ольга Мантарас — добрые уругвайские друзья, давшие им приют в своем доме на атлантическом побережье…
Затем появляются стихи, вызванные к жизни телеграфными новостями: «Землетрясение в Чили». Чтобы спугнуть кошмары, Неруда выходит на рю-де-Ушет, маленькую, как плод граната.
Приходит еще одна новость, не менее страшная, чем предыдущая: умер Рубен Асокар. В память о нем Неруда пишет поэму «Корона архипелага». В ней столько же нежности к своему духовному брату, родному брату нелюдимой Альбертины, сколько и язвительных выпадов против того негодяя, который «во имя литературы оставил его заложником без денег и одежды в грязной дешевой гостинице».
Неруда, как и другие знакомые мне поэты, слушал музыку редко. Однажды, к своему удивлению, я застал его за прослушиванием обеих сторон long-play [203] . То была не симфоническая музыка, не Карузо и не Мария Каллас. То были торжественные ростовские звоны. Пластинку прислали издалека. На следующий день он написал «Колокола России». Военный набат, мирный благовест, свадебные колокола. Он был потрясен. Его, казалось, завораживали эти звуки, эти колокольные перезвоны. «Заплачем, набаты, запляшем, набаты, / споемте, набаты, восславим / бессмертье любви, / это солнце, луну, океаны и землю — / осанну споем человеку!» [204]
203
Долгоиграющей пластинки (англ.).
204
Перевод П. Грушко.
В этой же книге будет воспет и лорд Кокрейн, первый адмирал чилийского флота, и Артигас {147} , который веком раньше произнес ту скорбную фразу, которую любил Неруда: «Горький труд изгнания».
От рассвета минувшего века он перейдет к заре будущего — к астронавту.
155. Трутрука [205] и трубадур
Новый поэтический год начинается уже 10 января, встречей со «звездами» на стадионе «Натаниэль» в Сантьяго. Жара стоит невыносимая. Хосе Мигель Варас берет микрофон и требует тишины. Поэты сидят на своих местах, перед ними лампы и стаканы с водой. Неруда говорит: «Евгений, я приглашал тебя не на рыцарский турнир, но я стану твоим оруженосцем, буду переводить твои стихи». Евтушенко читает первое стихотворение — «Море», — переведенное Нерудой. Евтушенко и актер, и декламатор, и мим, его чтение — целый спектакль; к такому мы не привыкли, и публика приходит в полный восторг.
205
Мелодия, исполняемая на арауканском духовом инструменте того же названия.
Неруда же читает стихи совершенно иначе. Наш поэт придает течению слов медленный разбег, и они звучат чуть гнусаво, как музыка трутруки. «Ты родился на бедном Юге, откуда родом моя душа».
Евтушенко — совсем иной, он скорее похож на трубадура или жонглера, но все в его стихах пронизано смыслом.
Большая часть стихов переведена Нерудой. В случае с Евтушенко — а он прилично говорит по-испански — перевод авторизован. У Неруды страсть к переводам. Обычно он переводил с французского и английского. Это занятие привлекало его с юности. Он переводил Райнера Марию Рильке, Джеймса Джойса, Уильяма Блейка, Уолта Уитмена. Позднее он переводил стихи своих друзей: Назыма Хикмета, Стефана Хермлина, Уолтера Лоуэнфелса, Тьягу де Мелу. Классика тоже интересовала его — будь то Адам Мицкевич или Шарль Бодлер.
В замысле у него издание книжной серии, в которой увидит свет «X. М. К., несчастный гусар». В эту книгу войдут воспоминания Мануэля А. Пуэйрредона, а также стихи и песни, посвященные жизни и смерти дона Хосе Мигеля Карреры. Он задумал опубликовать по крайней мере двадцать забытых, малоизвестных книг, связанных с Чили, Латиноамериканским континентом и с поэзией.
156. Малаколог
Общественное признание Неруды растет и ширится: его почитает не только интеллектуальная элита, он становится народной легендой. Когда в 1968 году он снова приезжает в Колумбию, какой-то журналист вспоминает фразу, которую относили к Виктору Гюго: его поэтическое слово сильней рева толпы. Оно открывает в нас «способность проникать в тайны прошлого и загадки будущего».
Заголовки газет: «Апофеоз на чтениях Неруды». В Манисалесе те, кому не удалось прорваться в театр «Лос Фундадорес», так прижали Неруду, что ему пришлось спрятаться за грузовик. Толпа навалилась и раздавила стеклянные двери, осколками поранило одного служащего и нескольких пытавшихся войти зрителей. Неруда начал стихотворением «Человек бродит под луной» и закончил стихотворением «О моем дурном воспитании».
В том же году 8 апреля ему вручают медаль имени Жолио-Кюри в Муниципальном театре Сантьяго. Поэт сказал: «Имя на этой медали куда шире, чем вся моя грудь».
Он публикует в «Эрсилье» статью «Пространные рассуждения о жуках». Сообщает о результатах собственных исследований в Исла-Негра. Он глядел в микроскоп и открывал мельчайшие тайны природы. Ему нравилось быть исследователем — и в первую очередь исследователем живых существ. Его страсть к коллекционированию объяснялась не зудом накопительства и не стремлением к частной собственности, ведь он подарил свои коллекции организациям, которые, по его мнению, приносили пользу обществу.
Еще за несколько лет до того я убедился в особых талантах Неруды, когда однажды к нему в Мичоакан приехал английский ученый Джулиан Хаксли, исполнявший в ту пору обязанности генерального директора ЮНЕСКО. Когда он вошел, оказалось, что он плотного сложения, ростом выше своего брата Олдоса и наделен той невозмутимостью и самообладанием, что присущи некоторым английским интеллигентам. Гость пристально разглядывал хозяина, словно изучал это редчайшее человеческое существо, встречающее его в такой необычайной обстановке, и прямо с порога заявил: «Меня вы больше интересуете как малаколог, чем как поэт». Неруда повел его смотреть раковины и сверкающих бабочек. Я прислушивался к неожиданному диалогу. То была беседа двух ученых, знающих все об этих тварях морской и воздушной стихий. Они запросто сыпали латинскими названиями. Я понял, что Неруда обладает познаниями, о которых я раньше и не подозревал. Мне стало ясно, что его книги о птицах, его мудрость по отношению к земной и океанской фауне, его всесторонние познания о растениях, — не плод поэтического вымысла, они основывались на глубоком изучении предмета, внимательных наблюдениях и неутомимом чтении.
Достигнув теперешнего своего возраста, он окончательно примирился с Висенте Уйдобро in absentia [206] . Они были людьми и поэтами совершенно противоположного склада. Но Неруда снял шляпу перед тем, кто открыл окна чилийской поэзии благодатным ветрам. Он пишет об этом в статье, опубликованной в журнале «Эрсилья» 7 февраля 1968 года. И еще более определенно он высказался в предисловии к антологии поэзии Уйдобро, которая должна была печататься в Бельгии, но увидела свет только после смерти Неруды.
206
Отсутствующим, покойным (лат.).