Неруда
Шрифт:
Есть еще одно отягощающее обстоятельство: Фернандес Ларраин воспользовался этими письмами весьма беспардонно… Сама Альбертина все с тем же невозмутимым на первый взгляд выражением лица рассказывает, как все случилось. В свои восемьдесят лет она выглядит женщиной крепкого здоровья (а когда-то Неруда, судя по его письмам, так волновался из-за ее бесконечных болезней). Альбертина хранила письма поэта более пятидесяти лет. Вернее, похоронила их, спрятала от чужого глаза, и прежде всего от собственного мужа. Какая нужна ловкость, уменье, сообразительность, чтобы найти столь надежный тайник, который никто не смог обнаружить годы и годы! Альбертина сумела понять, что значат письма Неруды, и не уничтожила их. А это дорогого стоит! Ведь многие спешат избавиться от бумаг, которые могут подставить их под удар, повредить репутации. Альбертина — честь ей и хвала — хранила письма, как святыню. Выходит, за ее молчанием скрывался истинный талант, особое чувство такта, позволившее так долго хранить свою тайну.
Когда вспыхнуло affaire [38] в связи с письмами, опубликованными Фернандесом Ларраином, и Альбертина обратилась в суд, ее тотчас осадили толпы журналистов… Она отвечала на все вопросы спокойным тоном. Лицо Альбертины, по-прежнему замкнутое, бесстрастное, иссеченное глубокими морщинами, удивительно похоже теперь, в старости, на лицо брата Рубена. «Лицо мужчины»…
«У нас был небольшой участок земли — „Ла Рейна“, там мы и жили с Анхелем. Но после его смерти я не смогла там жить».
38
Дело (фр.).
Ей назначили маленькую пенсию и совсем скромное пособие как вдове лауреата Национальной литературной премии. Переехав в Сантьяго, Альбертина, разумеется, перевезла туда и свое имущество. Племянник ее мужа Фернандо де Ластра, наведываясь к ней, всякий раз старался чем-нибудь поживиться. «Ты бы продала эти книги! К чему они тебе?» Он шнырял по дому, заглядывая во все углы. Точно высматривал, вынюхивал что-то такое, о чем предпочитал помалкивать. Несколько книг племянник купил у Альбертины… И вот однажды — эврика! — он наткнулся на ту самую шкатулку, где она хранила письма Неруды. Племянник сетовал, ахал, дескать, шкатулка совсем никуда, вся растрескалась от времени! В общем, он тут же предложил Альбертине привести письма в порядок и найти для них какую-нибудь новую надежную коробку, куда не проникнет ни моль, ни прочая нечисть. Племянник ушел, сунув под мышку драгоценную находку. Вскоре он заглянул к Альбертине, похвастался, что разложил письма по датам, составил хороший каталог. И снова исчез со своим сокровищем. Больше он на глаза не показывался… Как раз в ту пору Альбертина начала работать в цветочном магазине, что держала Делия Солимано — белокурая красавица, сестра Мануэля, хорошего приятеля Неруды, который называл его Cacciatore [39] . Мануэль и Делия родились в Лигурии и еще детьми уехали из Италии в Эквадор, а потом перебрались в Чили. Мануэль занимался куплей-продажей автомобилей и однажды подыскал автомобиль для Пабло… В первый раз Делия вышла замуж за коммерсанта итальянского происхождения. Он открыл бар с прохладительными напитками на улице Агустинас. Делия сидела в этом баре за кассой. Висенте Уйдобро — это был 1933 год — таскал меня туда чуть не каждый вечер и тратил там свои скудные деньги, чтобы, подойдя к кассе, в тысячный раз сказать Делии, что она — первая красавица Сантьяго. Делия выслушивала это с полным равнодушием и, не поднимая головы, быстро пересчитывала деньги. От первого мужа у нее была дочь. Со временем она с ним разошлась, вышла замуж за Томаса Лаго и открыла цветочный магазин… В один из дней, когда Альбертина отбирала для покупателей букеты роз и гвоздик, в магазин зашел ее хороший знакомый и чуть ли не с порога задал ей вопрос: «У тебя, говорят, есть письма Пабло Неруды?» «Да», — смешавшись, сказала Альбертина. И тут же в тревоге позвонила Фернандо, чтобы узнать в чем дело. «Ни в чем, — ответил он. — Просто я их показал своему шефу». После телефонного разговора племянник как в воду канул. Зато в цветочный магазин пожаловал Серхио Фернандес Ларраин и в самых любезных выражениях обратился с Альбертине с просьбой переговорить с ним об одном важном деле. Она, полагая, что это коснется Анхеля, пригласила Ларраина к себе домой. К ее великому изумлению, он прибыл с письмами Неруды. Альбертина не могла взять в толк, как они к нему попали. «Ваш племянник обменял их со мной на канделябры», — разъяснил ей гость. «Он не стал ни о чем договариваться, — рассказывает Альбертина, — просто поставил меня в известность, что опубликует их и напишет к ним хорошее предисловие». Напористый Ларраин приходил к ней еще два или три раза и добился ее разрешения на публикацию писем. Позже, в связи с десятилетием со дня смерти Неруды, журналистка Моника Гусман взяла у Альбертины интервью, которое опубликовано в мадридской газете «А-Бэ-Сэ» от 23 сентября 1983 года. На вопрос, получила ли она какой-то процент от гонорара за книгу, старая женщина ответила: «Он подарил мне книгу, вот и все».
39
Охотник (ит.).
Спустя восемь или десять месяцев после выхода книги Альбертина с помощью двух адвокатов возбудила судебное дело против Серхио Ларраина. Решением суда его заставили вернуть письма владелице… но они уже были опубликованы.
Почему Альбертина разрешила опубликовать эти письма? Быть может, не захотела унести в могилу свою тайну? А может, на старости лет поддалась соблазну — пусть ее запомнят двадцатилетней девушкой в сером берете, вдохновившей великого поэта на любовные стихи, пусть имя ее всегда будет окутано романтическим ореолом?!
Фернандес Ларраин — ярый политический враг Неруды, богатый помещик из Мелипильи, принял непосредственное участие в «Ариостасо» — безуспешном мятеже против Народного фронта, который вспыхнул 25 августа 1939 года. Возглавил мятеж генерал Ариосто Эррера. Спустя три года после событий в Африке{52} он возмечтал стать чилийским Франко и свергнуть конституционное правительство президента Педро Аггире Серды, одного из лидеров радикальной партии. Фернандес Ларраин питал слабость ко всем каудильо на свете. Он исхитрился стать членом всех антикоммунистических лиг, куда его допустили. Этот воитель показал и свое обличье, и свою прыть, будучи депутатом парламента, а потом сенатором от консервативной партии. Позже исполнилась его голубая мечта: он успел стать послом в Испании при жизни Франко. Смерть каудильо была им оплакана такими горючими слезами, будто мир потерял одного из самых великих людей XX века.
Но при всем том как же Ларраин осмелился, преступив закон, нарушив моральные нормы, завладеть чужими письмами и, мало того, опубликовать их, зная, что не миновать громкого скандала? Ведь что ни говори, а это — письма идейного противника, которого он, Ларраин, в свое время пытался опорочить, оклеветать. Ему ли не помнить, что Неруда в резкой, атакующей статье изобличил его нравственное и политическое банкротство?
Тут, очевидно, следует принять в расчет не одно, а несколько соображений, способных прояснить все психологические мотивы, весь сложный механизм страстей, интересов, притязаний Ларраина как человека, готового совершить столь противоречивые с виду поступки.
Может, в нем живет неодолимая тяга именно к тем, кто в его глазах — изверг, исчадие ада? Есть определенный тип людей, которых всегда влечет к тому, кого они ненавидят прилюдно, в открытую. Некая магнетическая сила заставляет такого человеконенавистника погружаться в самые глубины жизни того, кому он же приписывает все смертные грехи.
Быть может, таким изощренным, вернее, извращенным способом он отдает должное своему недругу, который владеет тем, чего у него, при всех деньгах, нет и не будет! А ему неймется заполучить это сокровище.
Именно — неймется. Ведь маленький феодал из Мелипильи дорого бы заплатил, лишь бы его считали писателем, творческой личностью, интеллектуалом! Бесталанный Ларраин льнет к чужим талантам. А чтобы найти к ним ход, он готов на подкуп, а то и на обман. Ну что его связывает, к примеру, с такой яркой фигурой XX века в Испании, как Мигель де Унамуно? Однако Ларраин добывает письма автора «Агонии христианства» и публикует их ни больше ни меньше как со своим предисловием. Дело сделано! В руках у него входной билет в мир литературы, а то, что он проник туда в чужом облачении — ему наплевать…