Неруда
Шрифт:
У молодого вдовца не было деловой хватки. На его небольших виноградниках росли лучшие сорта, из которых получалось отменное вино. Но заметного дохода они не приносили, несмотря на то что Хосе дель Кармен был человеком работящим, трудолюбивым. Уж его-то не назовешь приживалой, «мужем при учительнице», хоть хрупкая здоровьем Роса в единственный год их совместной жизни трудилась не за страх, а за совесть.
Оба клали все силы, чтобы свести концы с концами. Но в Чили школьные учителя получали гроши и нередко им месяцами задерживали жалованье.
Начавшийся XX век не принес благоденствия стране и не сделал бедных богатыми. 1904 год в историческом плане ничем не примечателен, сохранились лишь сведения о небольших землетрясениях и ужесточении мер против недовольства рабочих в крупных городах на севере страны.
Дон Хосе дель Кармен — выходец из семьи
После смерти жены дон Хосе дель Кармен, как уже говорилось, оставил новорожденного сына на попечение отца, который жил вполне сносно, а сам тут же попал в армию чилийцев, которые бродили по стране в поисках работы. Позже он пересек Кордильеры, надеясь немного заработать в Аргентине, но вернулся с пустыми руками. В общем, самый что ни на есть бедолага, которому некуда деться.
Он мог бы двинуться на север, по примеру многих земляков, которые прямо на городских площадях заключали контракты с вербовщиками, поверив в их россказни о том, что селитра — это новоявленное «золотое руно» — сделает их богатыми. Но нет, Хосе дель Кармен вырос в самом центре Чили, он любил зелень лугов, деревьев. Глаза его устремлены не на север, а на юг, ему по душе леса и дожди, а не высохшая земля пустыни. Он переезжает на двести, потом на триста километров к югу, а в те времена места за сто километров от родного дома казались несусветной далью.
Мелкий полуразорившийся землевладелец становится простым рабочим и тем доказывает свое мужество, свое пренебрежение к социальным предрассудкам. Он нанимается на строительство дамбы в порту Талькауано.
Хосе дель Кармен страдает молча, без слез. Никому не рассказывает о своих бедах. Но ему не живется на одном месте. Все тянет куда-то подальше от родных краев. Кругом твердят, что селитряная пампа — это что земля обетованная. Но он смотрит в другую сторону, его влечет к себе старая Араукания, где три столетия не стихала война между испанскими завоевателями и индейцами мапуче. Теперь она зовется Новой Арауканией, замиренной землей. Для чилийцев Фронтера{2}, где когда-то проходила граница между государственными владениями и землями воюющих индейцев, — это почти то же самое, что для Соединенных Штатов — Дальний Запад. Потому что и здесь лишь пушки последнего образца предопределили исход неравной трехвековой войны…
Итак, Хосе дель Кармен — теперь уже простой рабочий — отправляется в путь. Он добирается до Темуко в запряженной повозке, напоминавшей дилижансы, которые тогда можно было увидеть в фильмах о Far West [2] , и обнаруживает, что Темуко совсем новый, необжитый городок; но все же в один из дней привозит туда маленького сынишку. Багаж их скуден. Отец прихватывает фотографию с надписью на обороте: «Нефтали Рейес Басоальто. Вилья Прат. 13 октября 1906 года».
На снимке двухлетний мальчик с грустными глазами. Вокруг шеи, закрывая плечи, — то ли большая белая пелерина, то ли детский нагрудник. Халатик чуть ниже колен — светло-серый в складку, с накрахмаленными манжетами. А под ним черные брючки и ботинки с застежкой на боку. Как и его мать на той единственной фотографии, мальчик левой рукой опирается о стул темного лакированного дерева с резными ножками. Снимок сделан весной, и, судя по тому, как тепло одет малыш, его берегли от простуды, боялись, видимо, чтобы не случилось того, что с матерью.
2
Дальнем Западе (англ.).
Другую фотографию Хосе дель Кармен оставил в Паррале… Его покойная супруга временами писала стихи, только он их не нашел.
Что ж, может, она и писала стихи, но они исчезли бесследно. Да и вдовца это мало заботит. Поэзия — занятие всех мечтательных женщин.
Зато он увозит с собой выписку, сделанную в епископской курии Линареса: «Сим удостоверяется, что на странице 269 Книги крещений за номером 39 имеется следующая запись о совершении обряда крещения за номером 1033. В Паррале в приходе святого Иосифа 26 сентября тысяча девятьсот четвертого года был помазан крестильным елеем Рикардо Эльесер, младенец двух месяцев и двенадцати дней от роду, законный сын Хосе дель Кармен Рейеса и Росы Нефтали Басоальто. Крещение совершил священник из Сан-Мартина. Восприемниками при таинстве крестильного обряда водой и елеем были Мануэль Исидо Басоальто и Беатрис Басоальто. В чем и подписуюсь. Хосе Мануэль Ортега». Далее под чертой стоит подпись приходского священника и печать.
А за месяц с лишним до этого, 1 августа 1904 года, в гражданский реестр рождений было занесено имя младенца Рикардо Эльесера Нефтали Рейеса Басоальто…
Прощай, Парраль!
3. Новая встреча
Мы приехали вместе с Нерудой в его родной Парраль. Теперь, по прошествии стольких лет, он — знаменитость, человек с громкой славой. Однако я не вижу никакой торжественной встречи. Где толпы взволнованных, радостных людей, вышедших навстречу герою? Где их ликующие возгласы? Никого, кроме родственников, нескольких приятелей и, как водится, местных поэтов. Они пригласили Неруду в полутемный клуб с продавленными креслами и донельзя рады приезду своего земляка, который — как выразился здешний журналист, склонный к пышным фразам, — завоевал весь мир. А в общем-то чуть ли не полное равнодушие. И даже, если хотите, определенное недоброжелательство со стороны исконных хозяев земельных угодий — парральской «аристократии», на редкость невежественной и не видящей ничего дальше своих виноградников. Есть еще одно обстоятельство, объясняющее, почему Неруду встретили с явной неприязнью, с пренебрежением. Ведь дело не только и не столько в том, что эти люди равнодушны к поэзии и знать не знают никакой литературы, — им не по нутру политические взгляды поэта.
«Никогда не видел такого скопления „мошкары“», — говорит мне Пабло. Но он благодарен простому люду: они не просто рады своему земляку, а гордятся им.
Поздним вечером в Городском клубе в честь поэта откупоривают бутылки вина, быть может из тех самых сортов винограда, которые выращивал его отец.
Мы разместились в доме его родного дяди — Хосе Анхеля Рейеса Парады. Это мужчина чисто креольского типа, приятной внешности: светло-каштановые волосы, пушистые усы. Во всем облике — истинное крестьянское достоинство. Вместе с женой он принимает знаменитого племянника, его супругу и меня, политика, коммуниста, принимает с такой сердечностью, с таким радушием, какое сохранилось лишь в наших деревнях и старинных городках. Вот где настоящее, искреннее гостеприимство! «Я земледелец, тружусь в „Лос Аламосе“», — говорит он гордо, торжественно, словно дарит мне свою визитную карточку. Но главный предмет его гордости — многочисленное потомство: «У меня девять детей и тринадцать внуков». Его жена, красавица Матильда Мора, расцветает от удовольствия.
«Отец нашего Пабло — единственный в семье, кто носит фамилию Рейес Моралес, — поясняет Хосе Анхель, а у нас всех — Рейес Парада… Когда умерла мама Пабло, — говорит он, поворачиваясь к Неруде, — мы его взяли к себе. Моя мать его и вырастила. Мы жили на улице Свободы. Я играл с поэтом, когда ему было лет пять-шесть. Но чаще он гостил у деда по соседству с Парралем, в „Вифлееме“ — вот такое название, прямо из Евангелия…»
Пабло слушает дядю с удивлением. Хосе Анхель Рейес Парада, который старше его лет на пять, не больше, рассказывает что-то совсем новое. Выходит, он переехал в Темуко, когда ему было уже шесть лет? Дядя привык иметь дело с лошадьми, рабочим скотом… Лет в двадцать с небольшим Неруда написал не без влияния русских писателей маленькую повесть «Житель и его надежда». В этой повести тайными тропами едут конокрады, разыгрываются любовные драмы, вспыхивают смертельные драки. И сейчас, вспоминая об этих удальцах, Неруда подозревает в душе, что его дядя, который узкими тропами легко пересекает Кордильеры, причастен и к дерзким, рискованным делам контрабандистов. За разговорами Пабло присматривается к своему товарищу по детским играм. Разглядывает его, отыскивая родственное, кровное. И наверное, что-то находит.
Дядин младший сын — ему около двадцати, и он напоминает Неруду времен «Собранья сумерек и закатов» и «Двадцати стихотворений о любви» — испытывает радостное смущение оттого, что в их доме такой знаменитый родственник, а ведет себя совсем просто. Как с ним держаться? Он не важничает и шутит по-свойски… Юноша звонко хохочет и уже без робости расспрашивает о неведомых землях, где побывал его двоюродный брат, прославленный поэт.
На другое утро Парраль как бы искупает свою вину. Мы идем в Женскую гимназию. Все ученицы чинно стоят во дворе, а потом проходят в актовый зал, чтобы послушать, что станет говорить этот уже полысевший сеньор, который родился в их городке и пишет стихи о любви и о многом другом.