Несбывшаяся весна
Шрифт:
Лишь бы вернуться.
Но не любой же ценой…
– Я понимаю, Оля, – твердила между тем Варвара Савельевна. – Непросто все, непросто! Смертельно трудно все это, и никто никого судить не должен. Если за сильным – правда, значит, нынче правда не за красными, потому что они слабы. Теперь в красных силы нету. Красные времена прошли. Миновали. Когда была в них сила, они свою правду огнем и мечом устанавливали. Так теперь пусть не жалуются, что их тем же огнем и тем же мечом будут убивать ради другой правды.
Ольга пожала плечами:
– Да что понимать? У вас муж в лагере умер. Мой дядя Шура умер в тюрьме. Мама в лагере – то ли живая, то ли уже нет, кто знает. Может, ее тоже нет на свете. Меня из института исключили из-за них. Я просто санитарка, а могла бы уже учительницей быть, в школе работать… Я все понимаю, вы не думайте. И про сильных, и про слабых, и про ненависть. Но я… я не могу бросить раненых. Нет на это моих сил , понимаете? Можете нам помочь – помогайте. Нет… Ну, тогда отвернетесь, когда придет фашист и выстрелит мне в лоб. И когда Петра будут убивать, тоже отвернетесь. Или вы его в подпол спрячете?
Варвара Савельевна вскинула голову:
– Сама не понимаешь, что говоришь. Думаешь, куда я послала Тимура? Связь искать. С Камышином.
– Связь искать? – усмехнулась Ольга. – А где? Как? Под скамейкой она завалялась, что ли? Или у него есть еще один, отдельный, секретный телефон? Может, даже прямой провод – Москва, Кремль, Сталину?
Ольга сама не слишком-то понимала, что говорит. Ее начала бить истерика.
Вдруг пальцы Варвары Савельевны так сжали руку Ольги, что девушка невольно вскрикнула от боли – и замолчала, замерла.
– Молчи, – прошипела Варвара Савельевна. – Молчи, если хочешь сама жива остаться и эту свою краснопузую сволочь спасти. Я ради тебя… ради тебя и Петра… Молчи! Ты никогда не поймешь, никогда не узнаешь! Сашенька у меня Митю Аксакова отбила. Я могла бы ненавидеть ее всю жизнь. Я могла бы, когда его в том немецком госпитале без памяти нашла, когда везла его в санитарном поезде в Петроград, – я могла бы его вернуть. Но я не предаю своих! Мне Сашенька, как бы она со мной ни поступила, была как сестра. Сашенька, Тамарочка… И ты. Никогда не поймешь, никогда не узнаешь! Молчи!.. Ведь это все ради тебя! Ради вас с Петром!
Она отпустила Ольгины руки и отвернулась.
Ольга и в самом деле ничего не понимала.
– Тетя Варя, – пробормотала она жалобно. – Что же теперь делать?
– Поедешь с Петром на мотоцикле? – глухо спросила Варвара Савельевна.
– Нет, – прошептала Ольга, сама себя не слыша.
– Тогда остается только ждать.
– Чего? – в отчаянии воскликнула Ольга.
– Божьей помощи, – ответила Варвара Савельевна. – Только на него теперь вся надежда. На него… и на Тимура Казбегова.
В
– Спину у него ломит до невозможности, – объяснила соседкам хозяйка, у которой он снимал комнатку на Мызе, – дали больничный, велели лежать и прикладывать горячий песок.
– Хорошее дело, – согласились соседки.
День близился к вечеру. Проводник лежал на диване и лениво листал книгу. Это была «Месс-Менд» Мариэтты Шагинян. Проводник не любил фантастику, но ничего другого в доме не оказалось. Сама хозяйка читать не любила, а книжку несколько дней назад забыл здесь ее племянник.
– Эх и наврали! Ох и наврали! – бормотал Проводник иногда. – Миллионеры американские простоквашу пьют да луком с сыром заедают! Эх и наврали! Небось у них тушенки вволю, хлеба не по карточкам, сахару. Стал бы я простоквашу-то… Эх и наврали!
Когда дошло до описания Петрограда в 20-е годы, Проводник вовсе отбросил книгу.
Бывал он в Петрограде в 20-х… Стыдно этак врать-то! Может, оно и фантастика, а все равно – стыдно врать.
Его сейчас все раздражало. Ожидание, тревога не давали покоя.
Хозяйка тем временем возилась в кухне, изредка поглядывая в окно.
Уже начали сгущаться сумерки, когда она вдруг замерла чуть в стороне от окна и трижды стукнула в стену, за которой находилась комната Проводника.
Это был условный сигнал.
«Больной» немедленно встал и, таясь за шторкой, тоже посмотрел в окно.
У калитки нерешительно топтался невысокий невзрачный человек с невыразительными чертами лица.
«Неужели Рыболов? – всмотрелся Проводник. – Не может такого быть! Точно, Рыболов!»
Он выглянул на кухню:
– Кажется, пора, Антонина Ивановна. Начинаем!
Хозяйка поспешила из кухни. В узеньком коридорчике украдкой перекрестилась. Хоть коммунисты бога еще в 17-м отменили, хоть работает она в таком месте, где за крестное знамение могут упечь туда, где Макар телят не пас, а все же с крестом – спокойней!
– Вам кого, мужчина? – вышла она на крыльцо, тиская кухонное полотенце. – Если комнату внаем ищете, то у меня уже занято. Вон там, в конце улицы, поспрашивайте, в домике со ставнями.
– Ладно, спасибо, – ответил незнакомец. – Только я приятеля ищу. Фомин его фамилия, Михал Михалычем зовут. Не знаете такого? Вроде где-то здесь он живет, адрес я позабыл.
– Знаю я Михал Михалыча, как не знать, – улыбнулась хозяйка. – Это мой квартирант.
– Очень хорошо! – обрадовался незнакомец. – Точнехонько я попал куда надо! Покличьте мне его, будьте ласковы.
– Не могу. Заболел Михал Михалыч.
– Заболел? – насторожился незнакомец и опасливо отшагнул от калитки. – Заболел, говорите? А чем? Что с ним такое?