Несбывшаяся весна
Шрифт:
Поляков отшатнулся.
– Вам смешно? – выдохнула Ольга, и тут же глаза ее стали огромными, а рот испуганно округлился: – Ой! Вам больно?!
Что-то мокрое, соленое скользнуло по его губам… Кровь? Чертова девка до крови разбила ему нос!
По глазам Ольги было видно, что приступ ярости прошел, что она в ужасе – в таком ужасе, что вот-вот упадет в обморок.
Поляков шагнул вперед и подхватил ее под руку:
– Успокойтесь. Слышите? Успокойтесь!
– Что я наделала… – бормотала Ольга. – Что я наделала! Изви…
Ему не хотелось, чтобы она извинялась. Ему было невыносимо видеть ее страх. Ему было невыносимо осознавать, что она снова его боится!
– Замолчите сию минуту, –
– Завтра? – повторила Ольга, отскакивая. – Ни завтра, ни послезавтра, никогда в жизни! Никогда не приду! Не ждите! Сексотом вашим стать? Нет! Ни за что не буду!
– Да вы что? – Поляков чуть голоса не лишился. – Вы меня не так поняли…
Она только глазами темно блеснула, отворачиваясь и исчезая в глубине подворотни.
Поляков шагнул было вслед, но споткнулся. Посмотрел вниз…
– Черт возьми! – воскликнул почти в отчаянии. – Да что происходит?! Вы забыли свой портфель!
Простучали каблуки – Ольга вернулась, чуть не налетела на него, схватила портфель с земли, гибко выпрямилась и снова исчезла. Хлопнула дверь – значит, она вбежала в дом.
Поляков в ярости пнул сугроб. Там что-то лежало, комочек какой-то.
Он поднял его и сразу понял: рукавичка. Самая обыкновенная рукавичка из самой простой, грубоватой шерсти, с вышитым на ней красным не совсем уклюжим цветочком.
Все-таки Ольга умудрилась ее потерять.
«Это какая-то сказка про белого бычка! – подумал Поляков сердито. – И что мне теперь делать? Идти возвращать ей рукавичку? Ага, я стучу в дверь – а ее открывает Милка-Любка!»
– Смешно, – пробормотал он, стискивая рукавичку в кулаке. – Смеш…
И не договорил. Над ухом грохнуло. Что-то обожгло левое плечо, да так сильно, что Полякова шатнуло к стене. Он ударился головой о кирпичную настывшую кладку, но боли не почувствовал. Другая боль, разрывающая легкие, затмевала все.
Ноги стали ватными, бессильными. Он цеплялся за стену, пытаясь удержаться, но не мог. Пальцы бессильно скребли кирпич. Рукавичка Ольги выпала и свалилась на снег.
Поляков не видел, как чья-то рука схватила ее, стиснула в кулаке. Он не почувствовал, как у него вырвали из кобуры пистолет. Он не слышал звука удаляющихся шагов. Лежал лицом в сугробе.
«Сначала Лиза… теперь я… подворотня… та же самая…»
Дышать снегом, который лез в нос и рот, было невозможно, и он перестал дышать.
Нижний жилец вышел покурить в ту самую минуту, когда Ольга ворвалась как сумасшедшая в подъезд.
Фамилия жильца была Шумилов. Его, героического участника революции, тяжело раненного белыми контриками, подселили со всем семейством к вдове статского советника Куваева. Было это еще году в 18-м, в период первых уплотнений буржуев. Шумиловы заняли четыре комнаты из пяти, уплотнив статскую советницу до предела. Семейство было большущее, но не вредное. Фамилию свою оно, конечно, оправдывало как нельзя лучше, но зла старой мадам Куваевой не желало. Шумилов давал ей жмыха и селедки из своего пайка. Его жена держала квартиру в чистоте. Дети сразу стали звать статскую советницу бабушкой. Однако уживаться «с хамами» мадам Куваева нипочем не желала. Все попытки Шумиловых с нею подружиться доводили статскую советницу до сердечных припадков, которые очень скоро свели ее в могилу. А Шумиловы с тех пор так и проживали в квартире номер один в доме номер два по улице Варвар… ах нет, извините, не Варварской, а имени Веры Фигнер. Дочери участника революции выросли и разъехались по разным комсомольским стройкам, кто на Дальний Восток, кто на Урал, сыновья в 41-м ушли на фронт, и старшие
Вот и сейчас Шумилов радостно воскликнул, увидав ее в скупом луче света, падавшем из его приоткрытой двери:
– Олечка, дорогая деточка! Добрый вечер. Что так поздно? С дежурства возвращаешься?
Ольга кивнула. Ее еще трясло после кошмарной встречи в подворотне. Вернее, после двух кошмарных встреч. Одна другой лучше!
– Добрый вечер, Северьян Прокопьевич, – проговорила она с некоторым трудом (губы так и прыгали). – Да, я с дежурства. А вы что, на улицу курить пойдете? Опять у Татьяны Федоровны астма обострилась? Может, зайти посмотреть, как она?
– Ничего, ничего, она уже спит, – успокаивающе махнул рукой Шумилов. – Сегодня хорошо дышала, пусть и ночку так же хорошо проспит. Я покурю на крылечке, чтоб дома ни дыминочки, ни табачиночки. Как там, Оленька, на улице, сильно студено? Неужели подморозило? Не вернуться ли мне за телогрейкой?
Шумилов шел курить в валенках и меховой жилетке, надетой на старый, штопаный-перештопаный свитер-самовязку. Лысина его была покрыта треухом. В таком виде он напоминал Ольге деда Щукаря из романа Шолохова «Поднятая целина». И она не могла сдержать улыбку, когда встречала Шумилова в его знаменитом щукаревском треухе.
Однако сейчас было не до улыбок. Она даже не вполне понимала, о чем спрашивает Шумилов.
– Что вы говорите?
– Холодно ли, спрашиваю, – благодушно повторил Шумилов.
– Ужасно холодно, по-моему, – сказала Ольга. – Оденьтесь потеплей, а то простудитесь!
И в эту минуту грохнуло – совсем близко, словно бы под самой дверью. Шумилов и Ольга уставились друг на друга испуганными глазами.
– Стреляют! Где-то близко! – пробормотали они хором.
Наверху распахнулась дверь, и на лестницу выскочила тетя Люба – Любовь Гордеевна Русанова – с коптилочкой в руках, облаченная в длинный стеганый атласный халат, принадлежавший еще Олимпиаде Николаевне Понизовской. За четверть века, минувшие после смерти хозяйки, халат значительно поистрепался, однако рукодельница тетя Люба очень ловко умела его залатывать, так что он выглядел еще вполне презентабельно, разве что топорщился кое-где, в тех местах, где заплаток стояло особенно много.
– Оля! – крикнула тетя Люба с ужасом, перегибаясь через перила, однако тут же увидела племянницу живой и здоровой, стоявшей рядом с Шумиловым, и несколько раз быстро перекрестилась: – Господи, Иисусе Христе, Матушка Пресвятая Богородица, святые угодники, спасибо вам, сберегли мою маленькую!
– Да ты что так перепугалась, тетя Люба? – растроганно посмотрела на нее Ольга. – Я – вот она, а стреляли-то где-то на улице.
– Не на улице, а прямо в подворотне! – воскликнула тетя Люба. – Оттуда так и полыхнуло! Я как раз к окну подошла, чтобы посмотреть, не идешь ли ты, а тут как грохнуло! Вся подворотня огнем осветилась, а мужчина, который там стоял, упал.