Несколько мертвецов и молоко для Роберта

В ванной комнате живет паук. У него продолговатое тельце и восемь длинных, тонких ножек. Его паутина густо оплела левый угол под потолком, прямо над моей головой. Сам паук неподвижно застыл в центре паутины, ожидая, когда к нему еще кто-нибудь попадется, — в паутине виднелось несколько засохших мух и таракан.

Мне непонятно, откуда здесь взялся таракан, потому что этих мерзких насекомых в нашей квартире сроду не водилось. Не водилось раньше. А это было давно.

«Наверное, прибежал от соседей, — подумал я, — когда они в очередной раз разрисовывали

китайским карандашом плинтуса и кафельную плитку».

Спасаясь, таракан полз внутри вентиляционной трубы, а потом сквозь отверстие отдушины попал в ванную, где и угодил в паутину.

Я лежу в ванне, которая медленно наполняется теплой водой, и смотрю на паука. Кажется, он тоже наблюдает за мной. По крайней мере, мне так кажется.

Сливное отверстие я прикрываю пяткой, а когда вода начинает полностью покрывать мое тело, как покрывает во время прилива часть берега, я убираю ее и опускаю воду. Не люблю лежать в полной ванне. Мне нравится, когда воды в ней чуть-чуть, на дне, и она медленно набирается тонкой струйкой. Внизу ванна теплая, а выше, где воды нет, стенки прохладные, и лежать в ней очень приятно.

Паук затаился, неподвижен, и я засомневался, живой ли он или, как мухи и таракан, дохлый.

Я набрал горсть воды и бросил ее вверх — несколько крупных капель долетели до паутины, застряли в ней, и тогда паук дернулся в их сторону. Наверное, решил, что кто-то попался, а мне ясно, что паук не дохлый. Потом, видно, поняв, что это не муха и не таракан, а всего лишь обыкновенная вода, он снова замирает и ждет дальше.

Я тоже жду. Дверь в ванную приоткрыта, чтобы я мог услышать звонок, но та, кого я жду, не идет вторую неделю. Почти две недели я в квартире один, но каждый день жду, когда раздастся ее звонок. Она звонит особенно — три раза чуть коснется кончиком пальца кнопки звонка, паузы между касанием одинаковые, и ее звонок я сразу узнаю. Почти две недели я не слышал ее звонка, даже по нему соскучился. Она сказала, что я чудовище, маньяк, извращенец и что я никогда-никогда ее не увижу. Но я все равно жду.

На трубе, напротив меня, висит забытое ею нижнее белье — черные трусики и черный бюстгальтер. Белый цвет мне нравится больше, но все равно, когда я смотрю на них, меня переполняет волна нежности и возбуждения. Она всегда меня возбуждала одним своим присутствием или голосом, даже если я разговаривал с ней по телефону, и один вид ее нижнего белья меня безумно возбуждает, хотя оно и черного цвета, а не белого, как мне нравится. Глядя на него, я запросто могу кончить, и это почти каждый день происходит со мной, когда я лежу вот так в ванне.

Сейчас мне захотелось большего. Я снял с горячей трубы бюстгальтер и, вывернув его, провел им по лицу, губами и языком ощущая его тонкую сетчатую ткань. Трусики из такой же тонкой полупрозрачной ткани. Когда она надевала это белье, оно просвечивало насквозь, и ее было видно всю, были видны ее маленькие соски, и светлая полоска волос на лобке тоже была видна. Мне показалось, что от бюстгальтера пахнет ее телом, на самом деле пахло хозяйственным мылом.

Потом я снял с трубы трусики и, встав в ванне, натянул их на себя. Когда я надевал их, мне уже было так приятно, словно я прикасался к ней. Затем я снял их, проделывая это очень медленно, как профессиональная стриптизерка, и мне представлялось, что я стягиваю трусики не с себя, а с нее. Потом я прижал их к лицу, а бюстгальтером нежно провел по своей тощей груди, лаская ее. Трусики я тоже вывернул наизнанку, и мне казалось, что мое лицо прижимается не к сетчатой ткани, пахнущей ее телом и хозяйственным

мылом, а к самому телу, — подумать только, несколько дней назад эти трусики были на ней, прижимались к ее ягодицам, волоскам на лобке и всему остальному. Жаль, что она успела их постирать, уж лучше бы бросила в корзину для грязного белья, и тогда запах действительно бы сохранился, а не чудился мне.

Повесив белье снова на трубу, я лег обратно в свою ванну. Воды на дне оставалось немножко, и я пяткой заткнул отверстие, через которое она и уходила.

Я дрожал от возбуждения, как от холода, кровь бешено пульсировала в моем жале, и мне не пришлось даже онанировать. Всего лишь глазея на белье на трубе, которым только что ласкал себя, я кончил буквально через две секунды — большие белые капли брызнули мне на живот, грудь и даже шею. Если бы я нагнул голову немного ниже, мог запросто угодить себе в глаз собственным ядом.

Хотя я и получил удовлетворение, видеть ее мне не расхотелось.

Наверное, я сошел с ума… А может, это любовь?

И тут сверху опять послышалась эта мелодия, потом запел Джордж Майкл.

Моя душа съежилась и застыла, затем растворилась, как мыло в теплой воде. И, если бы не пятка, она отправилась бы путешествовать по канализационной системе. Я даже воду выключил, чтобы было лучше слышно. Песня старая, очень мне нравится, но ее названия я не знаю. Наверное, это самая лучшая песня Майкла. Песня мелодичная и красивая; помню, что много лет назад, я был еще сопляком, на эту украденную музыку Сергей Минаев сочинил свою песню, что-то о бедном скрипаче, и в припеве еще были слова: «Наверно, я сошел с ума…»

Я частенько слушаю вот так музыку, лежа в своей ванне, почти каждый день за те две недели, что я дома. Сверху, на третьем или четвертом этаже, живет меломан, и магнитофон он берет с собой, даже когда идет мыться. В ванну он залезает по нескольку раз за день, так же, как и я, мне хорошо слышно, как он плещется, и слышна музыка. Он живет на третьем или четвертом, потому что, если бы он жил на втором, музыка звучала бы громче; если бы на последнем, пятом, была бы едва слышна. Я живу на первом, в обыкновенной «литовке», а в литовских домах всегда плохая звукоизоляция.

От удовольствия я закрыл глаза и открыл их только тогда, когда песня кончилась. Я снова включил воду.

Вдруг свет погас, и я очутился в темноте. Было слышно, как из крана лилась вода, а мне сделалось страшно. Маленький мальчик все еще боится темноты.

Я вылез из ванны, голым прошел на кухню, отыскал там упаковку больших свечей и, вернувшись, наставил их на край ванны, на полочку для мыла и зубной пасты, на пол и даже на трубу рядом с ее бельем. Потом я зажег их все и снова лег в ванну, как вампир в свой гроб.

Страх отступил, но мне представилось, что я снова нахожусь там, на войне, потому что тогда, три с лишним года назад, все было почти точно так же… Ванна… Зажженные в темноте свечи… Я лежу в теплой воде, и ее в ванне меньше половины…

Я и еще один парнишка из нашей автороты занимали второй этаж полуразрушенного особняка, и в тот день мы решили устроить себе баню. На нашем этаже была ванна, и мы, натаскав в нее на свой страх и риск восемь ведер питьевой воды, стали разогревать ее чугунные стенки двумя паяльными лампами. За использование питьевой воды не по назначению мы могли получить от нашего командира большой нагоняй, но желание помыться, да еще в настоящей ванне, пересилило, и нам на все было наплевать. Мы тогда не мылись почти два месяца, сами понимаете, что это такое.