Несколько слов об Ренане
Шрифт:
Подъ конецъ жизни, онъ, вроятно, чувствовалъ, что его усердіе нердко заходило слишкомъ далеко. Въ 1890 году онъ писалъ: «въ моихъ сочиненіяхъ, назначенныхъ для свтскихъ людей, я долженъ былъ принести много жертвъ тому, что во Франціи называется вкусомъ». Невольно хочется спросить: какая же была нужда Ренану писать для свтскихъ людей? Ради какихъ благъ онъ вздумалъ служить не своему уму и чувству, а «тому, что во Франціи называется вкусомъ»? И жалко и досадно, если такому пустому идолу Ренанъ «принесъ много жертвъ», какъ онъ увряетъ.
Дальше онъ нсколько поясняетъ свою жалобу. «Французскія требованія ясности и умренности, которыя иногда, нельзя въ томъ не признаться, принуждаютъ насъ говорить лишь часть того, что мы думаемъ, и вредятъ глубин, казались мн тиранніею. Французскій языкъ хочетъ выражать лишь ясныя вещи; между тмъ, самые важные законы, т, которые касаются превращеній жизни, не бываютъ ясны; мы ихъ усматриваемъ
3
L'avenir de la science. Pr'eface. V, VII.
Въ этихъ самооправданіяхъ или самообвиненіяхъ, можетъ быть, есть нкоторое преувеличеніе. Можетъ быть, то, чего не усплъ высЕазать Ренанъ, эта область «глубины» и «драгоцнныхъ истинъ», не такъ велика, какъ можно подумать съ перваго раза. Вроятне, что онъ самъ, какъ истый французх, не чувствовалъ расположенія говорить о томъ, что видлъ только «въ полусвт». Въ сущности, онъ не обладалъ философскимъ складомъ мысли; у него нигд нтъ точной постановки понятій и ихъ послдовательнаго развитія. Онъ имлъ большой вкусъ съ философскимъ соображеніямъ, но обыкновенно понималъ ихъ только въ образахъ и фантазіяхъ, уловлялъ ихъ смыслъ чувствомъ, а не умомъ. Тмъ привлекательне онъ для читателей, но едва-ли можно сказать, что онъ скрывалъ про себя пониманіе боле глубокое, чмъ то, которое усплъ выразить.
VII
Оцнка со стороны католиковъ и протестантовъ
Вотъ стихіи, изъ которыхъ сложился умственный міръ Ренана. Он влекли его въ разныя стороны; но вмст съ тмъ он давали ему такое богатство мыслей, какое рдко можетъ встртиться. Германскій французъ, или французскій германецъ, протестантскій католикъ, свтскій монахъ — таковъ былъ человкъ, задумавшій написать Исторію первобытнаго христіанства.
Что же вышло? Не мудрено, что вс его читали (кром Спенсера, объявившаго о томъ въ газетахъ) и что онъ никому не угодилъ. Говорить объ этой книг можно безъ конца; но для насъ интересно было бы найти для нея основную точку зрнія, то-есть ту точку, съ которой открывается главная ея черта. Волей-неволей приходится и придется читать Ренана; не дурно бы поискать какихъ-нибудь указаній, при которыхъ мы могли бы въ немъ не путаться, могли тотчасъ видть его ложную сторону и прямо брать то хорошее, что въ немъ есть.
Католики не могутъ намъ помочь въ этомъ дл. Они встртили книгу Ренана съ обыкновеннымъ въ такихъ случаяхъ слпымъ фанатизмомъ. Тотъ же чистосердечный и блестящій умомъ Гратри, изъ котораго мы привели выписку, говорящую отчасти въ пользу Ренана, въ другихъ мстахъ объявляетъ и старается доказать, что Vie de J'esus «основана не только на атеизм, но на отрицаніи разума, что она есть лучшій плодъ, завершенное, классическое, окончательное произведеніе софистической школы, самой странной, самой слпой и наиболе достойной сожалнія, какая тольгсо упоминается въ исторіи человческой мысли» [4] . (Тутъ разумется школа Гегеля).
4
Les sophistes et la critique, стр. 36.
Невольно приходитъ на умъ поговорка: кто слишкомъ много доказываетъ, ничего не доказываетъ. Когда порицаніе доходитъ до такой крайней степени, оно теряетъ всякую силу, потому что слишкомъ ясна его несправедливость. А главное — оно намъ безполезно; оно лишаетъ порицаемую книгу всякаго человческаго смысла, длаетъ изъ нея невозможное чудище, а потому не можетъ руководить насъ даже въ пониманіи ея темныхъ, дурныхъ сторонъ.
Настоящую свою критику Ренанъ нашелъ у протестантовъ, притомъ не у какихъ-нибудь отсталыхъ лютеранъ, а у самыхъ передовыхъ протестантовъ, доходящихъ до грани вольнодумства, или даже перешедшихъ эту грань. Они вполн цнятъ достоинства Ренана, значеніе того поворота, который онъ произвелъ въ пріемахъ исторіи, составлявшей его предметъ; но ихъ поразилъ у него нкоторый существенный порокъ, именно, недостатокъ чистаго вкуса и чистаго нравственнаго чувства. Такъ, Карлъ Шварцъ указываетъ у него погоню на «рзкими контрастами, совершенно напоминающими поэзію новйшихъ французскихъ романтиковъ, послднія произведенія Виктора Гюго»; но, сверхъ того, «повсюду проглядывающую нравственную распущенность, тоже новйшаго парижскаго времени». «Онъ думаетъ», продолжаетъ Шварцъ, «что вс великія дла длаются только посредствомъ народа, что для дйствія на народъ нужно отдаваться его
5
Schwarz, Zur Geschichte der neuesten Thуologie, 4-te Aufl. Leipz., 1869, стр. 538 и сл.
Разумется, намъ нельзя здсь вдаваться въ обширныя выдержки и разъясненія. Приведемъ лишь, ради подтвержденія, еще огзывъ Шерера, глубокаго и тонкаго писателя. Онъ осыпаетъ похвалами Vie de J'esus, но въ заключеніе говоритъ:
«Несравненное величіе религіи Христа состоитъ именно въ томъ, что, будучи религіею абсолютно нравственною, она не связана ни съ какимъ условіемъ времени или національности. Что принесла она въ міръ? Она принесла нкоторый идеалъ жизни, понятіе святости, понятіе, уже знакомое людямъ Ветхаго Завта, но которое еще боле возвысилъ и въ то же время смягчилъ сынъ Маріи, которое Онъ, какъ-бы сказать, пропиталъ слезами и нжностію, такъ что оно съ тхъ поръ навсегда завладло совстью людей».
«Вотъ въ чемъ духъ ученія и миссіи Іисуса, вотъ область идей, въ которой нужно установить свою мысль, если желаемъ точно опредлить характеръ христіанства. Между тмъ, Ренанъ сталъ на иную точку зрнія, на точку художника. Вмсто того, чтобы смотрть на Евангеліе со стороны нашихъ нравственныхъ инстинктовъ, онъ искалъ въ немъ преимущественно великаго, прекраснаго, я готовъ былъ сказать — красиваго (буквально joli — хорошенькаго). Онъ приложилъ къ жизни Іисуса чисто эстетическія категоріи. Онъ имлъ на это право, безъ сомннія. Первая свобода автора есть свобода длать лишь то, что онъ хочетъ длать. Вообще, мы невидимъ причины, почему бы человкъ свтскій и художникъ не имлъ тоже права сказать намъ, какою онъ находитъ религію, разсматриваемую съ вншней стороны. Но нужно признать, однако же, что дйствительно понимаются вещи только когда мы ихъ оцниваемъ по ихъ собственной природ, а люди, когда мы отдаемся ихъ генію, — и даже, что настоящее художество есть художество, которое во всякомъ предмет сообразуетъ свой тонъ, свой рисунокъ, свой стиль съ характеромъ воспроизводимыхъ имъ фактовъ» [6] .
6
Е. Scherer, M'elanges d'histoire religieuse. 2-me йd. Par. 1865. стр. 126, 127.
Вотъ жестокій приговоръ, отъ котораго никогда не уйдетъ Ренанъ. Онъ сталъ на точку, не соотвтствующую предмету, да и на этой точк не исполнилъ ея высшихъ требованій. Нельзя также и не почувствовать ироніи, когда за Ренаномъ признаются права свтскаго человка, какъ-будто онъ никогда и не былъ духовнымъ, какъ будто его свтскость ничуть не умышленная, а натуральная.
Между тмъ, ради этой ствтскости, которую ему такъ хотлось усвоить, онъ беретъ религію больше всего «съ вншней стороны», онъ почти упускаетъ изъ вида ея нравственный элементъ, тотъ «идеалъ жизни», который она внесла въ человчество. Слдовательно, онъ неизмримо понижаетъ и искажаетъ предметъ, о которомъ писалъ.
VII
Отзывъ Аміеля
Книга Ренана возбудила множество споровъ и опроверженій, цлую литературу, очень любопытную, если слдить въ ней за принципами, сознательно или безсознательно одушевлявшими пишущихъ. Намъ кажется особенно интереснымъ здсь эпизодъ съ Аміелемъ, прославившимся своими посмертными записками. Ренанъ, какъ извстно, никогда не вступалъ въ споры, никому не отвчалъ ни на какія нападенія. Онъ молчалъ даже тогда, когда ему приписывались разговоры, которыхъ онъ не велъ, когда печатались письма, которыхъ онъ не писалъ. Но съ Аміелемъ у него вышло что-то похожее на полемику. Аміель, бывшій профессоръ философіи въ Женев, при жизни не имлъ никакой извстности; но, когда онъ умеръ (1881 г.), друзья его издали въ двухъ небольшихъ томикахъ выборку изъ дневника, который онъ постоянно велъ и который, въ теченіе десятковъ лтъ, составилъ рукопись, равную десяткамъ томовъ. Выборка, изданная подъ названіемъ Journal intime, поразила всхъ глубиною и силою мыслей и выраженія, и сразу поставила имя Аміеля въ разрядъ первостепенныхъ знаменитостей. Вотъ въ этомъ-то дневник, гд обсуждаются между прочимъ всякаго рода писатели, читанные авторомъ, встртились отзывы и объ Ренан. И вотъ, Ренанъ, не отвчавшій никому изъ живыхъ, почему-то отвтилъ на загробную укоризну Аміеля.