Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса
Шрифт:
— Полагаю, у вас есть на это веские причины, — только и сказал он.
— Я просто хочу, чтобы никто не оказывал влияния на мои впечатления. Когда же у человека уже прочно сложилось определенное мнение, он может ненароком увести меня в сторону от разрешения этой не столь простой проблемы.
— Прекрасно вас понимаю, — старый вояка был согласен со всем, что говорил доктор, хотя выражение его лица явно противоречило словам. — Тогда я подожду вас здесь, вместе с собаками; мы сможем осмотреть прачечную на обратном пути.
Перебираясь через низкую каменную
Доктор Сайленс шел впереди, среди скрюченных стволов, теснящихся вокруг, я следовал за ним по пятам. Как только мы дошли до места, где полковник уже не мог нас видеть, мой компаньон остановился и положил свое ружье на корни большого дерева, то же самое сделал и я.
— Нам вряд ли понадобятся эти тяжелые орудия убийства, — заметил доктор с мимолетной улыбкой.
— Стало быть, вы уже уверены, что ключ у вас в руках? — спросил я, сгорая от любопытства, но в то же время боясь себя выдать, чтобы не упасть в глазах доктора.
— Да, совершенно уверен, — серьезно ответил он. — И думаю, что мы прибыли как раз вовремя. Придет час — и вы все узнаете. Пока же следуйте за мной и наблюдайте. И думайте, упорно думайте. Я рассчитываю на помощь вашего ума.
Голос доктора звучал с той спокойной, непререкаемой властностью, повинуясь которой люди радостно и гордо жертвуют своими жизнями. В эту минуту я последовал бы за ним куда угодно, хоть в ад. Джон Сайленс был преисполнен каким-то всесокрушающим упорством. С душевным трепетом воспринял я его доверие, однако даже в ярком сиянии дня от меня не укрылась его тревога.
— У вас не было никаких сильных впечатлений? — поинтересовался доктор. — Не случилось ли, например, чего-нибудь ночью? Не приснился ли вам какой-нибудь запоминающийся сон?
Он с нетерпением ожидал моего ответа.
— Я спал почти беспробудным сном. Вы же знаете, как я устал, а тут еще эта гнетущая жара…
— Стало быть, жару вы почувствовали? — Доктор скорее рассуждал сам с собой, чем задавал мне вопрос. — А молнию, молнию вы видели? Среди ясного неба, — добавил он. — Ну, ее-то вы видели?
Я ответил, что, кажется, проснулся от яркой вспышки, и он привлек мое внимание к некоторым обстоятельствам.
— Вы, конечно, помните ощущение тепла, которое вы почувствовали, когда в поезде приложили письмо ко лбу? Помните, какая жарища была в доме вечером, да и ночью? И вы также слышали, как полковник рассказывал о языках огня, неожиданно вспыхивающих в лесу и в самом доме, и о том, как двадцать лет назад погибли его брат и управляющий?
Я кивнул, не понимая, к чему он клонит.
— И во всем этом вы не улавливаете никакой подсказки? — доктор был явно удивлен.
Я тщательно обшарил самые укромные закоулки своего ума и воображения и вынужден был признать, что нет, не улавливаю.
— Ничего, скоро вы поймете, а теперь, — добавил Джон Сайленс, — мы осмотрим лес — нет ли тут для нас чего-нибудь интересного.
Из сказанного я получил кое-какое представление о его замысле. Мы должны сохранять предельную собранность и сообщать друг другу все, что нам хоть мельком удастся увидеть в картинной галерее наших мыслей. Уже на ходу доктор обратился ко мне с последним предостережением.
— Если вы хотите обеспечить свою безопасность, — веско произнес он, — все время, пока мы будем здесь находиться, внушайте себе, что вы защищены прочным панцирем. Употребите на это все свои силы, подключите воображение, волю. Вплоть до окончания нашего приключения поддерживайте в себе уверенность, что в панцире, выкованном вашим воображением, мыслью и волей, вы совершенно неуязвимы для какого бы то ни было нападения.
Он говорил с непоколебимой убежденностью, не отрывая от меня глаз, как бы стараясь усилить значение своих слов. Затем, без всякого предупреждения, он двинулся вперед по неровной, кочковатой земле в глубь леса. Между тем, хорошо понимая ценность совета доктора, я изо всех сил старался ему последовать.
Деревья сомкнулись за нами, как ночная мгла. Их ветви сплетались у нас над головами, стволы всё теснее жались друг к другу, все гуще и гуще становился подлесок из кустов куманики. Колючки рвали нам брюки, царапали руки, глаза забивались мелкой пылью, что мешало уклоняться от цепких сплетений ветвей деревьев и ползучих растений. В ноги вонзалась грубая белая трава. Кочки, поросшие этой травой, походили на отрубленные человеческие головы, покрытые седыми волосами. Мы поминутно натыкались на них. Идти было очень тяжело, и я вполне мог себе представить, что по ночам эти места просто непроходимы. Иногда мы перепрыгивали с кочки на кочку, и нам казалось, будто мы прыгаем по головам воинов, павших на поле сражения, а под седой травой скрываются неотступно следящие за нами глаза.
Кое-где солнечные лучи прорывались сквозь навес ветвей слепящими снопами, и тогда окружающая нас тьма казалась еще непрогляднее. Дважды мы натыкались на пепелища. Доктор Сайленс показал на них, не говоря ни слова и не останавливаясь, но при виде этих идеально правильных кругов выжженной земли во мне шевельнулся глубоко затаенный страх.
Это была очень утомительная прогулка. Мы держались как можно ближе друг к другу. Тела наши сильно разогрелись. Не столько от физического напряжения, сколько от того внутреннего жара, который исходил от пылающей печи сердца. Всякий раз, опережая меня, доктор останавливался и ожидал, пока я его нагоню. Очевидно, сюда много лет никто не наведывался: ни управляющий, ни лесник, ни охотник; и мои темные, путаные мысли, полные тревожного ожидания и страха, казалось, походили на этот лес.