Несущие ветер
Шрифт:
Вторник, 14 сентября 1966 года
Приехал Фред Скиннер. Вчера было очень весело. Он развлекался, дрессируя Кеики, и получил большое удовольствие от «игры в дрессировку», котирую мы для него затеяли. Ну, почему Скиннер отвергает все разумное, что есть в этологии, а Грегори и другие этологи – все разумное в оперантном научении? Я чувствую себя английской трактирщицей, которая пытается разнять драку: «Ах, джентльмены, джентльмены! Ну, пожалуйста!». Я прощупала Скиннера насчет разных экспериментов, и некоторые его заинтересовали. Дебора рассказала мне смешную историю, якобы апокрифическую, но абсолютно в духе ее батюшки. Двое его студентов решили выработать у своего соседа по комнате поведенческий элемент, поощряя его улыбками и одобрениями.
Про другой, уже не апокрифический случай, совершенно в духе Скиннера, рассказал мне он сам. Если принципиальные бихевиористы смотрят сверху вниз на тех, кто наблюдает поведение животных в естественных условиях, вроде Грегори, то еще ниже они ставят психологов, которые платят им тем же. И вот виднейший авторитет в области психологии человека и столь же видный хулитель «бесчеловечного» скиннеровского подхода приехал в Гарвард прочесть лекцию. Одни лекторы предпочитают смотреть куда-то в глубину зала и говорить в пространство (к таким принадлежу я), другие же выбирают в одном из передних рядов какого-нибудь чутко реагирующего слушателя и обращаются к нему. Этот психолог относился ко второму типу. Скиннер, с которым он не был знаком, отправился на лекцию, сел в первом ряду, слушал с чрезвычайно увлеченным видом и заставил психолога сосредоточиться на себе. Затем Скиннер принялся изображать скуку, когда психолог говорил о любви, но оживлялся и начинал одобрительно кивать всякий раз, когда лектор делал раздраженный или воинственный жест. «К концу лекции, – сказал Скиннер, – он потрясал кулаками не хуже Гитлера».
Знакомство Скиннера с дельфинами доставило удовольствие всем нам, и мы начали переписываться. «Дорогой Фред, я абсолютно согласна с Вашим утверждением в последнем номере Psychology Today, что творческое поведение может быть сформировано…» «Дорогая Карен, благодарю за положительное подкрепление…» Однако дельфинам я была обязана не только этой дружбой с одним из моих интеллектуальных идолов. На Гавайи, чтобы прочесть курс лекций в университете, а также собрать рыб с коралловых рифов для своего потрясающего аквариума в Зевизене, приехал Конрад Лоренц, лауреат Нобелевской премии и отец этологии – науки, изучающей поведение животных в естественных условиях. Лекционное турне могло привести меня в Бостон, но я не надеялась, что когда-нибудь поеду с лекциями в Европу, а потому возликовала при такой возможности познакомиться с ним. К счастью, Лоренц остановился у моих друзей, а кроме того, ему, как и всем людям, нравились дельфины, и он приехал в парк «Жизнь моря».
Услышав, что он тут, я опрометью бросилась в дрессировочный отдел и увидела белобородого, как дед-мороз, довольно-таки плотного человека с веселыми глазами, вокруг которого толпились завороженные дрессировщики. Я кинулась к нему, бормоча, как я счастлива познакомиться с автором моей любимой книги «Кольцо царя Соломона». [16] Лоренц просиял ласковой улыбкой и со словами: «Как жалко, что я не лесной волк и не могу приветствовать вас должным образом», помахал рукой позади себя, точно радостно завилял большим пушистым хвостом.
16
Лоренц К. Кольцо царя Соломона. – М.: Знание, 1980.
Так я впервые познакомилась с удивительным умением Конрада имитировать животных. Оно очень оживляло его лекции. Движение руки или головы – и он вдруг становился рассерженным гусем, мышкующей лисицей, обмирающей рыбой-бабочкой. Его шедевром такого рода я считаю то краткое мгновение, когда во время лекции в Гавайском университете он, скосив глаза, свив руки и переплетя ноги, превратился в зримую модель эйнштейновской Вселенной.
В Парке Конрад много времени проводил с Грегори Бейтсоном и целое утро беседовал с дрессировщиками в конференц-зале. Всем нам очень много дал
– Доктор Лоренц, но почему вы, говоря о животных, употребляете такое человеческое выражение? Ведь это же антропоморфизм!
Конрад ответил:
– Это точный термин, выражающий конкретное явление, для которого не существует другого названия. И на мой взгляд, он приложим к животным любого вида, если, конечно, с ними происходит именно это.
Затем он сообщил нам, что наиболее благоприятна для этого ситуация, когда встречаются гусь и гусыня, знававшие друг друга гусятами, но с тех пор не видевшиеся.
– Ну, вы представляете себе это ощущение: неужели вы – та самая девчушка с косичками и пластинкой на зубах, с которой я когда-то играл?
Мы засмеялись.
– Так я познакомился со своей женой, – закончил Конрад.
Из моего дневника, 6 апреля 1967 года
Конрад два часа просматривал видеозаписи вертунов, которые сделал Грегори. Потом мы отправились в Бухту Китобойца посмотреть их в натуре. Они играли с полотенцем, а Конрад наблюдал за ними в иллюминатор и сразу же начал называть их всех по именам. «Оно у Хаоле. А, вот Акамаи. Ого, полотенце перехватил Моки». Он научился различать шестерых дельфинов по видеозаписям! Меня это потрясло. Я хорошо знаю наших вертунов, но все-таки с трудом распознаю их, когда они беспорядочно носятся по бассейну, и уж вовсе не различаю на туманном экране видеомагнитофона.
Гуляя с ним по Парку, я в простом разговоре почерпнула столько, что даже трудно было усвоить за один прием. Поведение рыб, обитающих на коралловых рифах. Обучение. Игра. Подражание. «Сознательное подражание чему-то, что не входит в естественный поведенческий репертуар данного животного, – вещь чрезвычайно сложная: это иллюстрация к тому, что Грегори подразумевает под вторичным обучением, или обучением высшего порядка. Конечно, при нормальных обстоятельствах ничего подобного увидеть нельзя. Разве что крайне редко». Браво! А также – ага! Позже я спросила: «Как вы поступаете, если какой-нибудь курьез кажется вам интересным?» «Ну, стараюсь сделать так, чтобы он повторился». Как просто, а я-то ломала голову! Потом кто-то из сопровождавших его студентов пожаловался, что надо будет повторить эксперимент с самого начала, чтобы убедить профессора. «Ни в коем случае не жалейте, если вам приходится повторить проделанную работу, чтобы заставить критика замолчать. Когда мне приходилось повторять то, что я считал абсолютно ясным, вот тогда-то я и узнавал больше всего». И еще Конрад сказал мне: «Берегите Грегори. Он ведь один из биологов-теоретиков, которых в мире можно пересчитать по пальцам. И его работа крайне важна». (Мы свыклись с представлением о физиках-теоретиках, но эта мысль была для меня новой и полезной.)
Лоренц любезно заглянул в мою книгу о грудном вскармливании младенцев, написанную за несколько лет до нашей встречи, и сразу же выделил проблему, из-за которой я в свое время и взялась за нее.
– Мне кажется, вы совершенно правы, что помехой тут стало разрушение преемственности. В современной семье отсутствует тесное сосуществование разных поколений, и потому преемственность нарушается.
Я объяснила, что, по моим ощущениям, женщина «инстинктивно» стремится перенять эту традицию, кормление грудью, у другой женщины и отказывается от него из-за попыток передавать традиционное поведение через врачей-мужчин.
– Ну, конечно, конечно, – сказал Лоренц почти с нетерпением. – Другой женщине она доверяет.
Идея доверия как врожденного, а не только приобретенного ощущения удивила меня и в то же время показалась поразительно верной.
Встречи с Конрадом помогли нам взглянуть на наших животных и их странные повадки более непредвзятым взглядом: по-прежнему избегая ложных предпосылок, по-прежнему пытаясь не подменять человеческими мыслями реакции животных, но хотя бы без смущения избегая обратного греха – того, что Джозеф Вуд Крач называет «механоморфизмом», который безжалостно сводит всякое поведение любых животных к машиноподобному автоматизму и отбрасывает все, что не поддается измерению. Заблуждение вредное, но, безусловно, модное.