Несусветный эскадрон
Шрифт:
– Вернуться на родной клочок отцовской земельки им захотелось… – проворчал Арнис, имея в виду неугомонную бабку. – Я вот думал у соседа в аренду взять – не дает. А дает двоюродный брат – так это в соседней волости, ездить туда-сюда – на один бензин разоришься. Что там в Риге слышно – опять бензин подорожает?
– Зато восстановили историческую справедливость и каждому вернули дедово наследство, – Гунар вздохнул. – В Риге, думаешь, легче? Моя тетка себе пятиэтажный дом вернула.
– Дом – это хорошо. Ходи себе
– А капитальный ремонт в пятиэтажном доме за свой счет делать? – поинтересовался Гунар. – Дом на глазах разваливается! Ей разбитое стекло в подъезде вставить не на что!
Мужик что дуб почесал в затылке.
– Денационализация… – проворчал он. – Надо было каждому возвращать имущество в приличном состоянии. Дом перед тем, как вернуть хозяйке, отремонтировать…
– На какие шиши? – хором спросили мы с Гунаром.
– А меньше бы они по заграницам ездили! – взорвался Арнис, имея в виду наше ненаглядное правительство и наш с такими воплями избранный парламент.
– Эти русские так загадили дома, что их теперь и за десять лет не отремонтируешь! – встряла бабка.
Арнис махнул рукой.
– На хутор ей захотелось, внуков растить и овечку пасти! Купил я овец – все газеты трещали, что овцеводство спасет Латвию. Породистых, голландских! И кому она нужна, эта шерсть? Продал на мясо.
– Чтобы обрабатывать шерсть, нужна промышленность. А промышленность у нас была на импортированной рабочей силе. Так что в ближайшие двести лет нам придется обходиться без промышленности, – объяснил Гунар.
– Понавезли этих русских, дали им квартиры! – прокомментировала бабка. – Русских школ пооткрывали!
Подумала и добавила:
– Европа нам должна помочь.
– Уже помогла! – взорвался Арнис. – Сбросила сюда все свои протухшие консервы! А я бычка не могу на мясокомбинат сдать! Холодильники у них полны, магазины наше мясо по такой цене брать не хотят, так не могу же я отдавать им бычка за гроши, себе в убыток!
– Русские виноваты, – подытожила бабка.
Я оглядела двор в поисках навозных вил. Внутренний голос подсказывал, что другим средством старую дуру не проймешь.
– Кредит получить – проблема! Закупочные цены – гроши! Что весной сажать – уму непостижимо! Раньше был госзаказ – теперь орудуй на свой страх и риск. Вы, сударынька, записывайте! – разбушевался Арнис. – Молокозавод со мной за молоко с февраля рассчитаться не может! Денег у них нет! А все холодильники маслом забиты! Продать не могут!
– Они за высокую цену держатся, – сказала я, корябая исписавшимся стержнем по блокнотному листку. – А на базаре полно импортных маргаринов, которые не хуже масла. И дешевле вдвое.
– Так наше масло же лучше! – прямо взвыл Арнис. – Мы же им всю Европу в тридцатые годы снабжали!
– Когда каждый
– Это русские во всем виноваты… – безнадежно прошептала бабка. – Все испортили, все разорили, маргарин привезли…
– Не в город же возвращаться… – Арнис громко вздохнул. – Кому мы там нужны, в городе?..
– Вы были нужны на баррикадах, – отрубила я, закрывая блокнот.
– Чтоб я еще когда в жизни сел на баррикаду!
– Чтоб я еще когда в жизни таскала туда термосы!
Мы с Арнисом уставились друг на дружку. Но узнавания не произошло. Может, я и наливала ему в пластмассовый стаканчик горячий кофе, может, он и подставлял мне этот стаканчик…
– А ведь как тогда все было прекрасно… – пробормотал Гунар. – Все вместе, все – заодно, и с песнями… Я такие кадры сделал!..
– Ты-то уж молчал бы! – я вспомнила, как он чуть не сорвал фоторепортаж. – Ты не на баррикады ходил, а сына коньяком обмывал. Тебя туда и не заманить было – там же объявили сухой закон!
– Что там объявили? – мужик что дуб неожиданно расхохотался. – Какой закон? Вы, сударынька, на радио спросите, во что им этот сухой закон влетел! Те герои, что радиокомитет охраняли, оттуда все импортные микрофоны потаскали и на Чиекуркалнском рынке на водку обменяли! Я там ночевал, я знаю.
Он стоял перед нами – здоровенный, провонявший машинным маслом, совершенно ошалевший от неудач. Он уже не понимал, в какую сторону кидаться, чтобы не только накормить, но и одеть детей. Потребовал, чтобы мы через газету узнали, где теперь продаются резиновые сапоги, без которых деревенскому ребенку никак нельзя. Именно – дешевые, черные, резиновые сапоги советского образца.
Похоже, именно его я тогда угощала кофе с пирожками. А он меня угостил сейчас парным молоком – и сказал, что для горожан это экзотика, у них там сплошные заграничные лимонады, а про молоко все как бы забыли. Это было чистой правдой.
– Пусть эти господа в Риге перестанут наконец дразнить медведя, – потребовал Арнис, тыча пальцем в мой блокнот. – Ведь все – из России, и бензин, и электричество. Я до сих пор линию до хутора не дотяну. Столбы поставил – а провода оплачивай сам. На какие шиши?
– До войны керосиновыми лампами комнату освещали, а масло в Англию продавали! – опять встряла бабка. – Вы, сударынька, напишите прямо – виноваты русские! А мы, крестьяне – хоть в постолах, зато в свободной Латвии!
Арнис сплюнул. Гунар помотал головой. Бабка зациклилась…
– Заставишь ее обуть постолы, как же! И пока не помрет, будет голосовать за всякую чушь! – сказал Гунар, когда мы выбрели к шоссе и встали возле автобусной остановки.
– Она – за национал-идиотов, но Арнис-то, я думаю, поумнел?