Нет времени

Крылов Константин Анатольевич

Чистый «блатняк», который Высоцкий тоже исполнял, составлял значительную, но всё же не основную, часть его творчества. И тем не менее именно после Высоцкого статус «блататы» радикально изменился. Не то, чтобы её стали слушать больше, но её, безусловно, стали слушать иначе.

6

Здесь необходим небольшой экскурс в историю «блатного шансона».

До эпохи Высоцкого он бытовал в народе в качестве реликта, интересного именно своей экзотичностью. [164] С ним смыкался жанр городских романсов — «страданий», иногда содержащих «блатные» мотивы. [165] Были ещё песни «дворовые», плоды творчества неизвестных сочинителей — с убогими рифмами и обязательным «ум-ца-ца», популярность которых не выходила за пределы компании или двора. Отдельно существовали ранние «бардовские» песни, иногда содержащие какие-нибудь упоминания условных «благородных разбойников» или не менее условиях «пиратов» [166] — более чем невинные, удовлетворяющие обычную советскую тоску по «бананово-лимонному Сингапуру». Всё это вместе взятое никоим образом не тянуло на сколько-нибудь значительное социальное явление. Реальный уголовный мир со своей субкультурой в них отсутствовал.

164

Например, практически все песни классического «одесского» цикла содержат указания на реалии, отсутствующие в советское время. Несколько примеров:

…Три

было девочки, один роскошный мальчик,Который ездил побираться в город Нальчик,И возвращался на машине марки Форда…

(…)

…А я же тебя ясно спрашиваю, что ты будешь пить?Али будешь пиво, али же вино,Душистую «Фиалку», али ничаво?

(…)

…Али я не очень, — слышь, Маня, — али не красив,Или тебе не нравится мой аккредитив?

Цитаты из последней песни можно найти в мемуарах Александра Грина. Видимо, её можно датировать концом XIX века.

165

Из классического репертуара:

…С вором ходила, вора любила,Вор воровал, воровала и я…

Или:

…Вот бледной луной озарённыйТот старый кладбищенский двор,А над сырой материнской могилоюПлачет молоденький вор…

166

Например, знаменитое стихотворение Павла Когана, положенное на музыку Лепским:

Надоело говорить, и спорить,И любить усталые глаза……В флибустьерском дальнем синем мореБригантина поднимает паруса.Капитан, обветренный, как скалы,Вышел в море, не дождавшись нас,На прощанье подымай бокалыЗолотого терпкого вина.Пьем за яростных, за непохожих,За презревших грошевый уют.Вьется по ветру "Веселый Роджер",Люди Флинта песенку поют.

Пираты тут, конечно, абсолютно условные, «шутейные» — хотя тема «яростных, непохожих, презревших грошевый уют» тут присутствует. Но это обычное интеллигентское любование условными бандитами. Полюбить не красивого иностранного «флибустьера», а реального урку, «советскому романтику» Когану было бы невозможно.

При этом широчайшее распространение уголовной культуры произошло без всякого участия печатного слова. Советская цензура, временами подслеповатая, была всё же в силах отличить чёрное от белого, и прямую пропаганду уголовщины в публичную сферу всё-таки не пропускала. В «самиздате» ничего подобного тоже не ходило: эта сфера была полностью занята «политикой». Песня про Мурку не делала погоды.

Всё изменилось с появлением кассетного магнитофона, позволявшего делать около пятидесяти копий с одной кассеты. Появлению кассетника обязано многое — например, «бардовское движение» в его КСП-шном варианте, Галич и Окуджава. Разумеется, магнитофон способствовал и распространению блатняка в разных его вариантах. Блатное пели разные люди — начиная от всесоюзно известных профессиональных одесситов [167] Аркаши Северного и братьев Жемчужных и кончая безвестными ресторанными исполнителями.

167

Здесь нужно иметь в виду, что Одесса имела в советском культурном пространстве особый статус, сравнимый со статусом Грузии в советской экономике. Как известно, Грузия и отчасти Армения имели статус своего рода особых экономических зон, где тищком разрешалось многое, запрещённое в других местах — например, частное производство и частная же торговля сельхозпродукцией, в том числе и в масштабах всей страны. Это буквально озолотило закавказские республики. Некую сравнимую привилегию имела Одесса как культурный центр. «Одесская» (то есть еврейская) низовая культура в СССР доминировала, в особенности «в лёгком жанре», в сфере «остроумия и развлечения». Всё советское смехачество либо прямо импортировалось из Одессы, либо работало «под Одессу». В интеллигентской среде культ Одессы как «родины радости и веселья» был сравним только с культом Таллина и Риги как «нашей маленькой Европы».

С самого начала «блатняк» Высоцкого резко отличался от прочей продукции такого рода. Он довольно рано отошёл от стандартов жанра. Главным новшеством был отказ от целого ряда риторических ходов, характерных для «страданий», [168] с заменой их на жёсткий реализм и «личную» подачу материала. Высоцкий привнёс в «блатняк» собственную личность и биографическую — точнее, псевдобиографическую — тему.

В связи с этим нельзя не коснуться самой распространённой прижизненной легенде о Высоцком — а именно, темы его «срока». Миллионы людей в Советском Союзе были убеждены, что Высоцкий «сидел», причём не по политической, а по уголовной статье. Высоцкий время от времени опровергал эти слухи, — однако, всячески при этом подчёркивая свою солидарность с «сидевшими». «Я, может, не мотал срок, а вот мои друзья — мотали, но из-за таких мелочей мы не перестали быть друзьями» [169] — таков был посыл его выступлений на эту тему. [170]

168

Первой написанной Высоцким песней была «Татуировка» (1961) — текст вполне в духе дворовых песен, с не менее традиционными оборотами: …У него — твой профиль выколот снаружи, А у меня — душа исколота внутри… и пр. Однако уже «За меня невеста отрыдает честно» (1963) выполнена в иной манере, несмотря на следы «шансонных» тем.

169

Характерный текст «про друзей», написанный от лица условного урки:

Нам ни к чему сюжеты и интриги:Про все мы знаем, про все, чего ни дашь.Я, например, на свете лучшей книгойСчитаю Кодекс уголовный наш.И если мне неймется и не спитсяИли с похмелья нет на мне лица —Открою Кодекс на любой странице,И не могу — читаю до конца.Я не давал товарищам советы,Но знаю я — разбой у них в чести, —Вот только что я прочитал про это:Не ниже трех, не свыше десяти.Вы вдумайтесь в простые эти строки —Что нам романы всех времен и стран! —В них есть бараки, длинные как сроки,Скандалы, драки, карты и обман…Сто лет бы мне не видеть этих строчек! —За каждой вижу чью-нибудь судьбу, —И радуюсь, когда статья — не очень:Ведь все же повезет кому-нибудь!И сердце стонет раненною птицей,Когда начну свою статью читать,И кровь в висках так ломится-стучится, —Как мусора, когда приходят брать.

170

Цитаты из интервью Высоцкого:

Первые мои песни — это дань времени. Это были так называемые «дворовые» городские песни, еще их почему-то называли блатными.

(Как аккуратно тут вставлено это кокетливое «почему-то»! — К.К)

Это такая дань городскому романсу, который к тому времени был забыт. Эти песни были бесхитростные, была, вероятно, в это время потребность в простом общении с людьми, в нормальном, не упрощенном разговоре со слушателями. На них обязательно были следы торопливости, это мои мысли, которые я привозил из своих поездок, а рифмовал их для простоты, чтобы не забыть. В каждой из первых песен была одна, как говорится, но пламенная страсть: в них было извечное стремление человека к свободе, к любимой женщине, к друзьям, к близким людям, была надежда на то, что его будут ждать. Помните эту песню: «За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги…»? Это — о друзьях, это очень мне близко: я сам в то время точно так же к дружбе относился, да и сейчас стараюсь. Так оно, в общем, и осталось: я жил, живу и продолжаю жить для своих друзей и стараюсь писать для них, даже для ушедших и погибших.

Кроме того, были песни, где Высоцкий говорил о себе как о «сидевшем» в первом лице. Разумеется, это делалось завуалированно, в виде намёков, разбросанных по песням. Например, сверхпопулярная «Баллада о детстве» начинается так:

Час зачатья я помню неточно, —Значит, память моя — однобока, —Но зачат я был ночью, порочноИ явился на свет не до срока.Я рождался не в муках, не в злобе, —Девять месяцев — это не лет!

— очевидно, со «сроками» автор знаком не понаслышке;

Первый срок отбывал я в утробе, —Ничего там хорошего нет.

— если упомянут «первый срок», то, очевидно, был и второй?

Спасибо вам, святители,Что плюнули, да дунули,Что вдруг мои родителиЗачать меня задумали —В те времена укромные,Теперь — почти былинные,Когда срока огромныеБрели в этапы длинные.Их брали в ночь зачатия,А многих — даже ранее, —А вот живет же братия —Моя честна компания!

— ввод «политической темы», посыл для интеллигентной публики;

Ходу, думушки резвые, ходу!Слова, строченьки милые, слова!..В первый раз получил я свободуПо указу от тридцать восьмого.

— опять тема «нескольких сроков»: если упомянут «первый раз», значит, имели место быть и другие.

Однако личная биография как вводная для «блатняка» была всё-таки невыигрышной: да мало ли кто сидел. Для серьёзной легетимизации «блатных» тем это не годилось. И здесь Высоцкий сделал гениальный ход: накрепко связал «блатняк» с военной темой.

7

Значение «военной темы» в советской культуре трудно преувеличить. Миф о Великой Отечественной Войне был, пожалуй, единственным, что связывало все классы и прослойки рассыхающегося советского общества воедино. Сакрализующая сила этого мифа была так велика, что отсыл к нему автоматически легетимизировал почти любую тему, — за исключением, может быть, откровенной «антисоветчины». Советская власть могла безнаказанно зажимать и курочить почти всё — кроме того, чтобы говорить (а также писать и снимать фильмы) о войне. При этом, конечно, книги и фильмы «про войну» систематически запрещались и ставились на полку. Однако это воспринималась советским обществом (и, не в последнюю очередь, самой властью) как циничное кощунство и посягательство на святыню, а полное закрытие темы (как это имело место, скажем, со «сталинизмом») было совершенно невозможным.

Высоцкий воспользовался этим обстоятельством для введения в культурный обиход уголовной темы.

Здесь необходимо сделать одно важное замечание. В отличие от того же Окуджавы, который в старости охотно признавал, что лучшие песни военного цикла он писал «под заказ», а в «военный миф» никогда не верил, Владимир Владимирович — и как человек, и как актёр — никогда не ставил под сомнение базовую советскую мифологию Великой Отечественной. Более того, он на неё опирался — столь же искренне, сколь и сознательно. Так, исполнение песни «На братских могилах не ставят крестов» — в начале или в конце концерта, стоя — было постоянным и неизменным элементом любого сколько-нибудь заметного выступления. Это было чем-то вроде скрепы: обращения к предельным ценностями, разделяемым очень разными людьми, включая даже дружно всеми ненавидимое советское начальство. Высоцкий разделял их тоже, — что не мешало ему с ними работать.

Разумеется, непосредственное введение уголовной тематики в ткань мифа о войне требовало известной изобретательности. И Высоцкий её проявил. На эту тему у него есть две знаменитые песни — «Штрафные батальоны» и «Нынче все срока закончены». Обе песни относятся к хитам, фанаты знают их наизусть. Приведём тексты полностью:

Всего лишь час дают на артобстрел —Всего лишь час пехоте передышки,Всего лишь час до самых главных дел:Кому — до ордена, ну, а кому — до «вышки».За этот час не пишем ни строки —Молись богам войны артиллеристам!Ведь мы ж не просто так — мы штрафники, —Нам не писать: «… считайте коммунистом».Перед атакой — водку, — вот мура!Свое отпили мы еще в гражданку.Поэтому мы не кричим «ура» —Со смертью мы играемся в молчанку.У штрафников один закон, один конец:Коли, руби фашистского бродягу,И если не поймаешь в грудь свинец —Медаль на грудь поймаешь за отвагу.Ты бей штыком, а лучше — бей рукой:Оно надежней, да оно и тише, —И ежели останешься живой —Гуляй, рванина, от рубля и выше!Считает враг: морально мы слабы, —За ним и лес, и города сожжены.Вы лучше лес рубите на гробы —В прорыв идут штрафные батальоны!Вот шесть ноль-ноль — и вот сейчас обстрел, —Ну, бог войны, давай без передышки!Всего лишь час до самых главных дел:Кому — до ордена, а большинству — до «вышки».

Ещё интереснее «Все ушли на фронт»:

Нынче все срока закончены,А у лагерных ворот,Что крест-накрест заколочены, —Надпись: «Все ушли на фронт».За грехи за наши нас простят,Ведь у нас такой народ:Если Родина в опасности —Значит, всем идти на фронт.Там год — за три, если бог хранит, —Как и в лагере зачет.Нынче мы на равных с вохрами —Нынче всем идти на фронт.У начальника Березкина —Ох и гонор, ох и понт! —И душа — крест-накрест досками, —Но и он пошел на фронт.Лучше было — сразу в тыл его:Только с нами был он смел, —Высшей мерой наградил егоТрибунал за самострел.Ну а мы — всё оправдали мы, —Наградили нас потом:Кто живые, тех — медалями,А кто мертвые — крестом.И другие заключенныеПусть читают у воротНашу память застекленную —Надпись: «Все ушли на фронт»…