Нет звёзд за терниями
Шрифт:
Гундольфа подбросили ближе, и то добрался чуть живым. А эта девчонка, одолеет ли она такой путь?
Гундольф утешил себя тем, что Кори хорошо знает Запределье. Должно быть, ей известно, где в этих краях источники. Будет их держаться, и дойдёт без затруднений. Но что она станет делать после? Напарник отчего-то хотел её убрать. Может, Кори здесь в немилости? И ведь не спросишь местных о таком.
Он потёр виски в досаде, но это не помогло ни от головной боли, ни от назойливых мыслей. Было бы о ком тревожиться — о девчонке, от которой одни тревоги и по чьей вине он сейчас здесь, а не на пути домой!
Завтра Марта попытается открыть врата. Что она подумает, когда у неё не получится?..
Городские ворота приотворились со страшным скрежетом, и наружу вышли трое. Двоих Гундольфу уже довелось видеть, то были стражи, юный и пожилой. Третьей была, видать, та самая госпожа Первая, но точно и не скажешь. Лицо скрывала золотая маска, улыбающаяся краешком губ — Гундольф прежде видел такие в театре. Волосы и часть спины прятала накидка, затканная золотом. Подол зелёного платья доходил до земли, а длинные рукава оставляли на виду лишь кисти рук, холёные, украшенные перстнями. Тяжело трудиться их владелице уж точно не доводилось.
— Радуйся, госпожа Первая снизошла до тебя, — проворчал пожилой, брезгливо кривя губы. — Раздевайся!
— Чего? — не понял Гундольф.
— Рубаху, штаны, башмаки долой! — сердито ответил тот, взмахивая рукой, в которой зажимал флягу. — Показывай, что руки-ноги на месте, что болячек нет! Нам тут зараза и увечные не нужны!
С этими словами страж выкрутил пробку и поднёс флягу ко рту, чтобы сделать глоток. Лицо его приняло удивлённый вид. Он поднял посудину выше, затем отнял от губ, перевернул над землёй. Из горлышка не упало ни капли.
Гундольф поглядел на второго стража. Парнишка с удовольствием наблюдал за напарником, едва сдерживая улыбку.
Госпожа Первая стояла молча, не зная, что происходит за её спиной. Взгляд её сквозь прорези маски устремлён был на чужака.
Парнишка хрюкнул, не сдержался-таки, и старший товарищ гневно поглядел на него. Гундольф ощутил, что и сам сейчас улыбнётся, потому поспешил нагнуться, чтобы скрыть лицо и заодно снять ботинки, как было велено.
Затем пришлось крутиться, вертеться, даже зубы показывать. До того унизительно, что и не до смеха стало.
— Откуда ты? — спросила наконец женщина в маске. Голос был вязким и тягучим, как мёд.
— Да это... с запада, вот. У нас было маленькое поселение.
— Ведь ты уже не юн. Отчего не пришёл в Раздолье раньше?
— Да мать бросать не хотелось, — ответил Гундольф, опуская глаза. — А как её не стало, ну, свободен стал...
Он старался, чтобы голос звучал грустно. Для верности вспомнил собственную мать. Та мечтала всегда, сын обзаведётся семьёй, детишками, заживёт счастливо. Да не на болотах, как они с отцом.
Последнее сбылось, а остальное... Хорошо, что не дожила и не узнала, во что он встрял.
С грустью вышел даже перебор. И голос госпожи заметно смягчился, когда она ответила:
— Ты подходишь городу. Ты принят.
Глава 17. Флоренц. Встреча и выговор
Эрих глядел виновато, склонив голову.
— Напугал я тебя вчера, да, братишка? — произнёс он тоном, каким просят прощения.
И был он вполне обычным, не считая усталого вида и тёмных кругов под глазами. Ни следа безумия, одолевшего его вчера. Так что Флоренц успокоился немного и ответил:
— Ещё и как напугал! Эрих, что с тобой, ты болен чем-то?
Тот провёл рукой по лицу, вздохнул и сказал нерешительно:
— Что-то вроде того. Знаешь, когда пещеры обрушились и я понял, что вы погибли... словом, с тех пор я бываю не в себе. Мне очень жаль, Фло, что ты застал меня таким.
Яркий свет заливал комнату, и все страхи, все опасения вчерашней ночи измельчали, отодвинулись, словно тени. Полностью не исчезли, но казались теперь такими незначительными!
В душе мальчишки смешались любовь и жалость. Он не мог решить, что сильнее. А ещё стыд: бедный Эрих, как же он мучился все эти годы! А Флоренц, негодный брат, даже весточки не подал.
— Это ничего, Эрих, — торопливо сказал мальчишка. — Я уже всё забыл, да ты и не сделал ничего дурного. Ты привыкнешь думать, что я жив, и это всё у тебя пройдёт, вот увидишь!
— Надеюсь, так и будет, — улыбнулся брат. Но улыбка получилась грустной.
— Что ж, мне пора... — продолжил он, но Флоренц его перебил.
— Пора? Погоди! А как же я, мне ведь нужно устроиться на работу в городе! Не могу я сидеть на твоей шее, Эрих! Я достаточно крепок, чтобы...
— Тише, тише, Фло. Устроим тебя, конечно, но позже. Я спрошу о тебе, подберу место получше, чтобы ничего тяжёлого и опасного.
— А разве это так делается? Я слыхал, где свободно, туда и ставят...
Эрих рассмеялся.
— Других, может, ставят. Ты не кто-нибудь, а мой брат, и я не последний из разведчиков. Да ты не бойся и не спеши, уж двоих прокормить я пока могу.
— Кстати об этом, — сказал, помявшись, мальчишка. — У тебя, Эрих, на кухне пусто.
Тот хлопнул себя по лбу.
— Да быть не может! — воскликнул он. — Неужели запасы кончились? Ну-ка, давай поглядим!
Братья спустились вниз. Эрих, наморщив лоб, раскрывал шкафчик за шкафчиком, и лицо его мрачнело всё больше.
— Ох, Фло, как же мне совестно, — сказал он, бросив попытки что-либо разыскать. — Так ты, бедняга, со вчерашнего дня голоден?
— Вчера-то я что-то съел, ты не переживай, — успокоил его мальчишка. — Такой белый комок — не знаю, что это было такое.
— Сыр, должно быть, — сказал Эрих угрюмо. — Отличный я хозяин, ничего не скажешь. Ты, братишка, подожди, я к Йохану сбегаю, он обитает тут неподалёку. Одолжу припасов.
Йохан и вправду жил совсем близко, а может, Эрих бежал бегом, но вернулся он мигом. Принёс ещё сыру, и яблок, и молока в запотевшем кувшине, и краюху хлеба. Из этого Флоренц прежде видел и пробовал только сыр, да и то лишь вчера. Ему всё понравилось, а хлеб по вкусу напомнил лепёшки, которые пекли на корабле из принесённой Гундольфом муки.