Нет звёзд за терниями
Шрифт:
— Да ты заходи, поищем вместе, — пригласил Флоренц. — Вроде бы внизу видел какие-то лохани. А имя ты зачем сменил?
Гундольф оглянулся через плечо.
— Я не один, — ответил он, хмурясь. — Со мной человек, показывает, что тут и как. Мне сюда велел заглянуть и в следующий дом, сам пошёл к людям на той стороне улицы. Времени нет, тащи сюда, что там у вас для воды. В дом мне нельзя, отругают. И слышишь, брату если не успел обо мне всего рассказать, то и молчи, понял?
— Это ещё почему?
— Потому... эх, и говорить не хочется — проболтаешься если, мне точно крышка. А промолчу, как бы тебе самому хуже не стало. Боюсь я, парень, что и ты в опасности. Люди, что с братом твоим были, перебили народ на корабле, когда вы улетели.
Флоренц даже рот раскрыл. Гундольф, должно быть, что-то путает!
— Да зачем им это? — воскликнул он. — Они не могли!
— Думай сам, — ответил ему Гундольф. — Наблюдай, да не верь всему, что твой брат говорит. И помалкивай, ясно? Видно, хотят убрать всех, кто знает о чужаках. Так сделай вид, что сам почти ничего не знаешь, усёк? И тащи бочку скорее, не хватало ещё выговор получить. И так на ногах сегодня едва стою.
Флоренц, пожав плечами растерянно, ушёл на поиски. Притащил пару тазов, затем кувшин. Гундольф молча наполнил их водой из бочки.
— Если что, я работаю у источника, — сказал напоследок. — Это через три улицы: сперва прямо в этот переулок, видишь? Затем влево до конца, перейти направо, на другую улицу, и там тоже в ближайший поворот на третью, дальше поймёшь по указателям.
Он вздохнул тяжело и добавил:
— Не хочу я обвинять твоего брата, сам толком ничего не знаю. Может, он приказу должен подчиняться, а может, и не ведал, что творили его спутники. Но думай три раза перед тем, как что-то ему говоришь, понял?
Флоренц, не зная, что сказать, лишь кивнул молча.
Гундольф поставил пустой бочонок на тележку, где стоял ещё один такой же, и с усилием покатил эту ношу прочь со двора. Только сейчас мальчишка сообразил, что выглядит его знакомый не очень хорошо — уставший совсем, глаза без блеска, губы все в корках. И от усов избавился зачем-то. И идёт, пошатываясь. Что же с ним случилось? И откуда он, интересно, узнал о корабле, об Эрихе, о его спутниках, ведь его там не было...
Мысль, пришедшая в голову, заставила сорваться с места, догнать Гундольфа, дёрнуть за рукав. Тот обернулся, глядя измученно, без улыбки.
— А Эмма? — прошептал мальчишка. — Её... тоже?
— Она-то уцелела, — утешил его чужак. — А вот Джакоб, Хильда... ещё, кажется, Верена, если имя не путаю — тех больше нет на свете. И многих других. Всё, прочь ступай, не болтай со мной. Увидеть могут.
Легко сказать «ступай прочь», когда ноги отказывались идти. И было Флоренцу так плохо, и страшно, и гадко, и больше всего хотелось остаться с Гундольфом, а не возвращаться в дом. Мальчишка не питал особой любви к ворчливым старикам, не скучал по ним, уйдя, но и смерти им не желал! Да он бы огорчился даже, узнав, что кто-то из них умер от старости. Ведь они стали неотъемлемой частью его жизни.
И вот — убиты! Почему, почему? Знал ли Эрих?
Нет, брат наверняка ничего не знал. Уж никак не мог Эрих, всегда такой мягкий, терпеливый, ввязаться в недобрые дела. Но его могут окружать злые люди. И его, Флоренца, долг — остаться рядом и защитить Эриха любой ценой. Болтать он, конечно, не будет, как Гундольф и велел. Не потому, что брату нет доверия, а потому, что тот невольно, по незнанию, может что-то выдать подлецам. Ох, вот так дела!
Не в силах усидеть на месте, мальчишка отыскал в шкафу Эриха заношенную рубаху и пустил на лоскуты. Отлив немного воды в миску, принялся драить кухню. Но там настолько давно не убирались, что к возвращению брата Флоренц успел отчистить едва ли треть.
Эрих вернулся, когда стемнело. Хлопнул дверью, прошёл на кухню торопливым шагом. Рубаха потемнела от пота — видно, работал тяжело и совсем недавно.
— Чего ты дверь не запер? — раздражённо бросил он брату и поморщился, потирая лоб. — Я же приказывал! Одну вещь, и ту выполнить не можешь.
— Я запирал... ох, во второй раз позабыл, наверное! Ведь воду привозили...
— Ты что, выходил? Тебя видели? — свирепо спросил Эрих, подходя ближе. — Я кому говорил сидеть и не высовываться?
— Воду нужно было перелить, — пятясь, произнёс мальчишка.
— «Воду перелить»! — передразнил его брат. — Оставили бы бочонок снаружи, уж как-то бы справились!
— Нельзя им оставлять было, сказали...
— Да? И что бы они делали, не окажись тебя здесь? Сидели бы под дверью и плакали? Уж сообразили бы, как выполнить свою работу!
Флоренц и рад бы сказать, что видел его не кто-то чужой, а Гундольф, успокоить брата. Но помнил, что болтать нельзя, и вынужден был молчать.
— Тебе нехорошо, Эрих? — робко спросил он, глядя, как брат прикладывает руку к виску. — Голова болит?
— А ты думаешь, мне легко живётся? — заорал тот. — Думаешь, у меня ни бед, ни тревог? Ты ещё тут! Вот что ты делаешь, скажи, а?
— Убираю, — растерянно произнёс Флоренц. — Ведь тут...
— Думаешь, здесь вода дармовая, как в море, и можно переводить её почём зря?
Эрих толкнул таз, стоявший на столе, и тот выплеснулся на пол, упал, покатился с грохотом.
— Ступай к себе! И чтобы я тебя не видел, пока сам не позову. Ну, чего ждёшь? Убирайся!
Флоренц взлетел по лестнице, нырнул в комнату и заперся. Было уже не так страшно, как накануне, но куда более обидно. Что же это с Эрихом? Ведь он никогда, никогда в жизни прежде на него не кричал! И не отсылал никогда. Любовь и терпение, вот что получал Флоренц от брата. И их запас никогда не переводился.
Но Эрих, должно быть, ужасно измучен кошмарами. Такое любого человека, даже самого лучшего, сделает раздражительным или вообще сломает. Да ещё тревожится из-за него, Флоренца, чтобы оба не попались. Из них двоих Эриху куда хуже.
Терпение и любовь — этот долг Флоренц должен вернуть, чтобы помочь брату стать прежним, весёлым и беззаботным. И уж он постарается как следует.
Шаги зазвучали на лестнице, хлопнула дверь соседней комнаты. Эрих выкрикнул что-то неразборчивое, вышел наружу, торопливо пересёк площадку.