Нет звёзд за терниями
Шрифт:
Эрих пошарил в кармане, достал часы. Обычные, плоские.
— У тебя новые часы? — спросил мальчишка.
— Да, те потерялись, пришлось взять старые. Послушай, Фло, я сильно задержался, меня ждут дела. Этой ночью домой не жди, но сам никуда не ходи. Заметит кто, задержат, будет худо. Тут по ночам гулять не принято — спросят, кто, куда идёшь. А завтра Зелёный день. Народ пойдёт на площадь, и если хочешь, можешь тоже пойти. Смешаешься с толпой, там никто не обратит внимания. Только выходи и возвращайся незаметно, хорошо? Следи, чтобы улица была пуста.
Флоренц кивнул.
— Так я побегу, братишка. Не оставишь меня?
— Не оставлю, Эрих.
— Ты дождись, я завтра к вечеру буду. И будь осторожен, хорошо?
Флоренц кивнул.
Он проследил из окна, как брат торопливо уходит по улице направо, а затем поднялся наверх, чтобы взять то, за чем пришёл, и покинуть дом с балконом навсегда.
Глава 24. Кори. Зелёный день
Боль терзала, не оставляя в покое.
Донимал и жар, но его Кори не боялась. Такое случалось и прежде, стоило растревожить руку. А вот боль — боль никак не уходила. Как плохо, что не удалось раздобыть снадобье у Леоны...
Кори не всегда понимала, что она уже дома. То узнавала эти стены, и становилось легче, то, наоборот, приходил страх, что сюда заявятся, а она как в западне, ещё и так слаба. Кто-то ведь уже заглядывал, обшарил всё, унёс бумаги.
Время растянулось. Казалось, она здесь давно, но умом понимала, что прошла лишь пара часов.
В её отсутствие ничего не изменилось. Сюда по-прежнему ходили ночами, собирая припасы к Зелёному дню, когда гружёная лодочка улетит за стеклянный купол. Улетит, и никто её не заметит — некому, потому что все на площади. Проворачивать такое в Зелёный день безопаснее, чем ночью. Никаких случайных свидетелей, никогда.
Чужаки заметили человека снаружи и вроде бы узнали, если только не ошиблись в потёмках. Их сюда отправлялось много, мало ли кто это мог быть, но Кори ожидала с надеждой и страхом, временами проваливаясь в беспамятство. Она уже сама не понимала, хочет видеть Гундольфа или нет, особенно когда услышала, как темноволосый проходится на её счёт. Что она калека и урод, Кори знала, а что ещё при этом некрасивая женщина, не задумывалась. Теперь задумалась.
Правда, сразу же постаралась о том забыть. Не до таких пустяков сейчас.
Жар, видно, снова её одолел, потому что она не помнила, что было прежде. Услышала шаги, открыла глаза — и здесь уже стоял Гундольф, только смотрел не на неё, а на Конрада. Тот, смочив тряпицу, пытался сбить жар. Кори чувствовала холод у ключиц, неприятный до боли.
— Ну-ка дай сюда, — мрачно сказал Гундольф, протягивая руку.
— И ты здравствуй, — ответил ему седой.
— Ага, здравствуй. И полотенце отдай, дальше я сам. И отойди от неё.
Он ничего не догадался пояснить Конраду, и тот глядел, подняв брови. Потом обернулся к Кори.
— Вы знакомы?
— Да, — сказала она беззвучно, потому что в горле пересохло.
— Мне вас оставить?
— Говорю же, да, — ответил Гундольф, но седой на него и не глядел. Он дождался кивка Кори и только потом, оставив миску с тряпицей на столе, полез наверх.
Новый гость сел на его место. Нахмурившись, осторожно коснулся лба прохладными пальцами. Взялся за тряпицу. Ткань была холоднее, но пальцы приятнее.
— Из-за руки жар? — спросил он.
Кори кивнула. Гундольф опять нахмурился, покачал головой.
— Знаешь, я многое хотел тебе сказать. Скажу просто: рад, что ты жива. И ещё, знаешь... ты прости меня за те слова. Ты, конечно, тоже хороша, но и я виноват.
Кори указала глазами на кружку, и он напоил её осторожно, поддерживая рукой. Кашлянула — голос появился.
— Парни говорят, ты их вытащила. Мы с ними, правда, недолго болтали, так что я не всё понял. Что за люди-то вас в плену держали? Это они, я так понимаю, наших перебили?
Если кто и мог ещё помочь, то только Гундольф.
Есть, должно быть, предел и его доброте, и не хотелось бы достичь его сейчас. Но стыд возможного отказа пугал не так, как то, что может случиться, если не выйдет справиться в одиночку. Нужно рассказать... хватило бы только сил.
— Леона, — сказала Кори самое важное. — Запомни это имя. И если сможешь, помоги ей. Если я не смогу...
— Это ещё кто такая?
— Мы росли вместе, нас выкормила одна мать. Только меня с рождения рядили, кроме матери, никто не знал... С Леоной так не получилось. В плохом месте жили, её отдали в уплату за воду, чтобы мы спаслись, а она...
— Ага. Так где она теперь?
— Там, где эти... Где были твои люди.
— Ты, значит, парней вытянула, а её не смогла? Ну, подумаем, что сделать. Что, запирают её, значит?
Проклятая боль выводила из себя. Если бы не она, Кори легко нашла бы слова, да и не лежала бы беспомощно. Не нуждалась в чужой помощи. Но вот, пожалуйста, мысли теряются, и даже объяснить ничего не удаётся.
— Не запирают, это другое. Молчи, хорошо? Слушай. Когда случилось это... с моей рукой, Леона мне жизнь спасла. Пыталась выходить меня, как умела, тогда и узнала только, что я не парень. После того, что с ней случилось... Она... Она понять не могла, почему меня защитили, а её — нет. Её как будто предали, понимаешь? Да и рука эта — мне сбежать хотелось. У Леоны не хватило бы сил, и я решил... я решила её бросить. А когда у меня ничего не получилось, она меня не бросила.
Гундольф молча подал кружку. Вовремя, потому что Кори уже и сама почти не слышала, как звучит её голос.
— Но мне всё равно... — продолжила Кори. — Мне суждено было там умереть. Такая рана, и никто не знал, что со мной делать. И всем было плевать, а Леона... она упросила, чтобы мне помогли, и опять заплатила собой. Всем, что у неё было, понимаешь? Там, куда нас забрали, мне и сделали руку. Видишь, даже могу жить почти как человек. А Леоне ничего этого не надо было, у неё было здоровое, целое тело! Но её кроили, резали на куски. Любимая игрушка старого мастера, и всё это ради моей бесполезной жизни... Гундольф, пожалуйста! Это мой долг, я знаю, и только мне его платить, и я не имею права требовать, но если сможешь... Если я не смогу... Она столько раз меня спасала, а я её раз за разом подвожу!..