Нет звёзд за терниями
Шрифт:
А потом Леон взялся за неё. В одурманенном сознании остались белые стены, яркий свет, лязганье инструментов. Лоб и тело охватывали ремни — не повернуться, не посмотреть.
— Пробуй, — требовал мастер. — Подними руку, пошевели пальцами.
Кори повиновалась, превозмогая боль.
Её первая рука была уродливой, как конечность мертвеца, лишённая плоти. Сразу подумалось, это что-то чужое, что не имеет к ней отношения.
Но костлявые пальцы шевельнулись послушно, блеснули в свете ламп, и Кори закричала. Как она орала, как рвалась, ссаживая кожу ремнями! Но старый мастер видел такое не впервые и знал, как усмирять непокорных.
А позже Кори училась владеть рукой заново. Перекладывала камешки из ящика в ящик, а они выскальзывали из неловких пальцев. Брала яблоко, и оно брызгало соком и мякотью. Не чувствуя, не удавалось приноровиться.
И она сидела, глотая слёзы, а перед ней расстилалась пустошь, и над головой — свободное небо, и Свалка далеко, но счастья не было. Тогда Кори, уйдя в свои переживания, и не заметила, что Немой всё чаще нет рядом. Её бедная подружка привязалась к старику. Он стал для неё всем — спасителем, творцом чудес. Она и не думала, как опасны его идеи.
— На что годятся старые машины? — любил рассуждать Леон. — Вот Вилли, пожалуйста — рука угодила под пресс. Август — упал груз. Люди боятся машин, люди страдают, но что если люди сами станут машинами?
Распалившись, он ходил между столов, где все обедали.
— Времена изменились, топлива не найти, а нам оно и не нужно. Ваши новые ноги не знают устали. Новые руки сильнее прежних. Люди-машины, люди-станки — я ещё принесу в этот мир новый порядок! Мы изменим каждого, мы перекроим Раздолье. Над такими, как вы, больше никто не станет смеяться, потому что каждый будет таким же.
Калеки одобрительно ревели, гремели по столам руками, стучали механическими ногами. Они, одурманенные, жадно впитывали слова Леона. Им нравились мысли о том, что все станут равны.
А Кори, хоть и тяжело далось, старалась пить меньше капель, чтобы голова оставалась ясной. И ей было страшно.
А ещё страшнее стало, когда Леон принялся за Немую. Одно дело, когда пытался помочь, возвращая людям руки-ноги, как умел, а это... Лёгкость, с которой он кромсал живое и здоровое тело, приводила в ужас. И когда Немая металась в жару, Кори, сидевшей рядом, хотелось кричать. Всё это было её виной.
Приходил Рафаэль, устраивался с книгой у стены.
— Я пригляжу, — обещал он. — Иди спать. Прочь, я сказал!
За годы жизни с калеками — а иной жизни не помнил — он видел всякое, но казалось, эти крылья пугали и его.
Они сперва проклюнулись спицами, позже вросли в спину. Навсегда сковали металлом запястья. Хрупкое тело Немой привязывали, чтобы не повредила себя. Но как она терпела! Кори выла, глядя на её мучения, а Немая — ни звука.
Тогда казалось, юный ученик усомнился в старике. Казалось, не поддержит. Особенно когда пошли смерти — кое-кто надорвался, не справившись с новым телом. Но...
— Неизбежные ошибки, — сказал тогда Рафаэль. — Изменим дозы и чертежи. У нас всё получится.
А Леон взялся уже не за станки, а за оружие. Ушёл в работу, составляя схемы, копаясь в старых книгах. Пытался понять, как объединить смертоносные механизмы и тела в одно.
Тогда-то Кори и поняла, что на её стороне — лишь она сама. Она пока отделалась рукой, но и ту старый мастер менял уже четыре раза, а что дальше? Мир, состоящий из калек? Машины, приводимые в движение обрубками тел? Леон уже пробовал сделать такое, приволок со Свалки слепого здоровяка, обкромсал. Тот страшно мучился и не выжил.
Леон ругался — много дал за такого, и зря.
А когда старый мастер начал едва не каждый день заговаривать о городе, Кори стало ясно, что пора вмешаться. И тогда, годы назад, стоя у ворот Раздолья, она верила, что положила конец безумным идеям Леона.
Но как показало время, она лишь отсрочила их.
Глава 28. Гундольф. На площади
Возвращение в город получилось таким, что вовек не забыть.
По одному кивку главаря на борт поднялось десятка два людей. Видно, готовились загодя. Все тут же расселись.
— Ты, Отто, разбираешься, как управлять? — спросил Рафаэль, глядя с прищуром, изучающе.
— Ну, знаю немного, — ответил Гундольф.
— Откуда бы... тебе... знать, — прохрипел с пола Йохан.
Он был ранен короткой стрелой. Лежал, прижимая руку к груди, и сквозь пальцы медленно текла кровь. Неясно только, из чего подстрелили, потому что ни лука, ни арбалета вроде никто при себе не имел.
— Сможешь доставить нас в город?
Гундольф задумался.
— Направление не определю, — сказал он. — И куда там садиться, тоже не знаю.
— Что ж, придётся тебе ещё пожить, — сказал Рафаэль сочувственно, пнув Йохана носком ботинка. — Эй, Берт! Пока нас нет, ты за старшего, как договаривались. Пригляди за всем, как полагается, и жди вестей.
Затем он свистнул, заложив пальцы в рот, и из пещер выбежала девушка. Она, похоже, только и ждала знака, когда можно будет выйти наружу, и сейчас рассмеялась весело. Светловолосая, вся в белом, как отличалась она от прочих жителей поселения!
Незнакомка побежала к лодке вприпрыжку, как дитя, и прямо у тела здоровяка не удержалась — закружилась, и длинные полосы её рукавов полетели по ветру. Волосы, не знающие шпилек и удерживаемые лишь ремнём очков, надвинутых на лоб, разлетелись, закрыли лицо.
— Леона, птичка моя, поднимайся, — ласково сказал Рафаэль. — Нам пора.
Тут-то Гундольф и вспомнил всё, что шептала Кори в полубреду. Присмотрелся и разглядел: никакие не рукава, а крылья из плотной материи, лёгкого металла и кожи, сложенные сейчас. Серебряные иглы спиц, казалось, уходили в тело, сделав девочку одним целым с этой конструкцией. Вдоль рук, обнажённых до плеч, тянулись старые шрамы швов, запястья охватывали широкие полосы металла — там прятался механизм, позволяющий складывать крылья. Что за безумец мог сотворить такое?