Нет звёзд за терниями

Бонс Олли

— Не нужно, Бруно, не тронь его!

— Да кто ж знал, что ты вернёшься!

Голоса слились, заглушая друг друга. Уже никого не было видно — говорившие отступили дальше, и их заслонили спины.

— Нашему Бруно наставили рога, — насмешливо и хрипло произнёс безногий, что глядел в окно.

— А чего он ждал! — начала Ткачиха.

Из дома донёсся рёв, треск. Следом — визг. Калеки, что набились на порог, ухнули, поражённо или одобрительно — не понять.

— Покажи им, Бруно! — выкрикнула крылатая, протискиваясь вперёд, таща мальчишку за собой. — Покажи, что бывает с обманщиками. Так им, так!

— Хватит, хватит! — завопила Ткачиха.

Она оказалась у дверей первой, протиснулась внутрь. Женщина в доме ещё кричала — Флоренц никогда прежде не слыхал такого крика. В нём был уже не страх, а что-то большее, чего он не мог понять, но от одного звука делалось жутко и хотелось кричать тоже. А вот идти вперёд совсем не хотелось, и ноги не шли, но крылатая тащила. Тонкая, костлявая, ростом не выше мальчишки, она оказалась сильнее.

Когда ботинок Флоренца запнулся о порог, женщина уже умолкла. Бруно тряс её, рыча от ярости, как мог бы трясти мешок — вялый, неплотно набитый. А потом отбросил с грохотом, и тело осталось лежать в неловкой позе у стены, с подвёрнутой рукой, с запрокинутой головой. На шее остались оттиски стальных пальцев, серую рубаху пятнала кровь.

— Ты что натворил! — закричала Ткачиха, толкая косматого в плечо. — Чем, мать твою, думал?

— Обманщиков нужно наказывать, — одобрительно произнесла крылатая.

— Они уж навеки попрощались, откуда бы его Магде знать, что доведётся встретиться? Что будет-то теперь?

Спутница мальчишки оглядела комнату — Бруно, уставившегося на свои руки, будто не верящего, что натворил, и тело у стены, и другое, в луже крови, на пороге следующей комнаты. Растянула в улыбке тонкие губы.

— Теперь мы верховодим, — громко, чтобы услышали и снаружи, сказала крылатая. — Кто посмеет нас тронуть? Давайте отплатим за все обиды!

Она выпустила, наконец, руку мальчишки, чтобы достать из-за ворота флакон. И Флоренц отступил, не чуя ног, надеясь уйти от этого дома и этих людей. В глазах у него всё стояла кровь — тёмное на полу, алое на серой рубахе, блестящее на стальных пальцах Бруно, и всё это кружилось, и выкрики в ушах сливались в одно, как гул далёкого моря.

Море сжалось до шума в раковине, а потом нахлынуло волной.

Глава 30. Кори. В комнате Гундольфа

Кори замерла, прижавшись к светлому боку дома.

С этой стороны тёмная фигура наверняка была как соринка в глазу, вся на виду. Уроды, по счастью, ушли другой дорогой, но без Рафаэля, а значит, стоило подождать ещё. С ним теперь, должно быть, только пара человек. И если выгадать момент...

Лёгок на помине. Вот они, три Маски — госпожа Первая посередине, и если не знать, то и не скажешь, что ведут силой. Только Серебряная Маска, пока был во дворце, стал выше на полголовы, и накидка с капюшоном теперь тесна в плечах. Если это ясно Кори, заметят и остальные.

Засуетились стражи, ожидавшие снаружи, подтащили два кресла. Рафаэль сделал знак — господин Третий сел, и правильно. Теперь его рост не так бросался в глаза.

Люди на площади сегодня не спешили веселиться. Музыканты то и дело сбивались — углядев Леону, падающую из окна, ахнули, свесились с балкона. А позже, завидев, как люди Рафаэля покидают дворец, заиграли вразнобой и замолкли по одному. Только скрипка кричала длинно, будто умоляя хозяина убрать смычок — а тот позабыл обо всём. Глядел вниз, помертвевший, с бледным лицом.

Вот и сейчас музыка смялась, но вряд ли кто заметил. Сегодня и танцы не задались. Люди двигались неловко, будто по привычке или принуждению, и когда мелодия утихала, замирали облегчённо.

Рафаэль взошёл на помост.

— Люди Раздолья! — прогремел его голос. — На сегодня веселье окончено. Но не печальтесь: жизнь станет легче, начиная с этого дня. Вскоре вы избавитесь от тяжкого труда, и праздновать Зелёные дни мы станем чаще. Позабудем об усталости, отступит страх перед старостью и болезнями. Подлинное счастье придёт в Раздолье для всех и каждого!

Он замер, опустив руку с зажатым в ней рупором. Принялся ждать, каменея — вот уже, кажется, и дышать забыл. Усмешка тронула губы Кори.

Люди всё глядели на помост, не спеша расходиться, не шевелясь тоже, и Рафаэль не понимал, почему. Было ли ему страшно? Кори — стало: что если горожане раскусят, распознают подделку?

Спасла госпожа Первая, Золотая Маска. Застывшая было у своего кресла с прижатой к сердцу рукой, она отмерла, взбежала по ступеням — непозволительно торопливо, непривычно для неё — и вынула рупор из негнущейся руки. Рафаэль даже не подумал о том, чтобы ей было удобно.

— Благословен Пресветлый Мильвус! — разнеслись над площадью слова, которых ждали люди.

— Честь и слава троим, что стоят за его спиной, — полетел им навстречу нестройный ответ.

После этого раздольцы, наконец, потянулись прочь. Может быть, они ещё пока не заподозрили ничего, но уже и не ликовали так, как в самом начале, при виде Леоны. Должно быть, ощутили, что среди правителей нет единства и радости, да ещё и калек разглядели. И с площади их погнали раньше обычного. Что бы там ни говорили с помоста, никто не знал, как повернётся дальше, а неизвестность всегда пугает.

А впрочем, знали бы они то, что известно Кори, боялись бы больше.

Раздумья, а по большей части тревога — вот что угадывалось в нахмуренных лбах, в опущенных глазах, в закушенных губах. Люди уходили, оглядываясь на помост. Спустились и ушли и музыканты, оставив инструмент в привычном месте.

Сегодня не сбивались в весёлые стайки, хлопая товарищей по плечам, и смех не вспыхивал. Спорили жарко, но без улыбок. Самый невесёлый на памяти Кори выдался Зелёный день.

Пришлось отступить дальше, под укрытие водосточной трубы, не нужной давно и не переплавленной лишь потому, что заржавела. Господин Первый когда-то объяснил назначение таких вот труб, но Кори до сих пор не верилось, что с неба прежде текло так много воды. Это как с Леоном, когда он рассказывал о реках.