Неудачная дочь
Шрифт:
Филиппа не могла отвести восторженный взгляд от идеальных черт лица мужчины. Это длилось секунды, до того, как в спину Филиппы с разлёта врезались ещё две тушки парней, которые, преследуя её, тоже резко вывернули из-за поворота.
Незнакомец покачнулся, но выдержал и устоял. А вот остальные упали. На колени. При помощи сторожевых воинов, которые схватили всю троицу и бросили на землю перед незнакомцем.
– Этому – двадцать палок. – прекрасный воин указал на ничего не соображающую Филиппу.
– Тем двоим по пятьдесят.
Несчастную троицу поволокли на круглую площадь в центре лагеря. Там растерянную Филиппу быстро привязали
– Визжит, как свинья на убой, - недовольно заметил один из воинов, проводящих экзекуцию.
Когда удары палками по ягодицам, с двух сторон, по очереди, на миг приостановили, чтобы из ведра плеснуть сомлевшей Филиппе водой в лицо, очнувшаяся девушка сквозь пелену боли увидела, как прекрасный незнакомец, который назначил ей такое ужасное наказание всего лишь за то, что она нечаянно столкнулась с ним, стоит спиной к ней, и, спокойно осматривает лагерь. Потом, он о чём-то деловито заговорил с воином в дорогом одеянии и с красивым красным кушаком на поясе. О нём вчера, при Филиппе, сопровождающие воины говорили, как о своём туге, то есть, самом главном у них, здесь. Ашварси и туг, как и несколько сопровождающих их воинов, совершенно не обращали внимания на жалобные мольбы и истошные крики за их спинами.
Два крепких плечистых воина, отвесив полновесных двадцать ударов, грубо стащили измученную Филиппу с лавки и бросили на землю рядом с ней. На её место тут же уложили дрожащего и бледного, как смерть, ушастого. Когда его били, он сначала пытался гордо терпеть, но, вскоре, орал так же, как Филиппа до этого, возможно, разве что, немного более грубым голосом. Его друг тоже не отличился особой терпеливостью к побоям: он не только кричал и плакал, но и так извивался на лавке первые десять ударов, после каждого пытаясь соскочить, что его привязали.
Бедная девушка, страдая от боли, вынуждена была наблюдать за долгим наказанием парней. Ей казалось, что оно длилось бесконечно. В руках бесжалостных воинов длинные палки размеренно поднимались и опускались на вздрагивающие зады с глухим стуком. Крики и стоны парней рвали Филиппе душу. Наконец, кошмар закончился. Всех троих под руки отволокли в санитарную палатку, которой оказалась самая ближайшая к центральной площади, и бросили животом вниз на застеленные одеялами и светлым полотном, лавки. Грубоватый лекарь, войдя, к стонущим от боли, мученикам, чуть ли не швырнул Филиппе банку с мазью:
– Ты, толстяк, даже не стони, не придуривайся! Двадцать ударов – самое лёгкое телесное наказание. На! Этой мазью сам себе зад намажешь! Я тебя даже смотреть не стану.
Затем он с ласковым бурчанием подошёл к ничего не подозревающему ушастому и, вдруг, рывком содрал с него штаны. Тот взвыл так, что у присутствующих заложило уши. Его друг, завидев такое дело, поторопился сам, похныкивая, осторожно оголять задницу.
– Чего орёшь, вояка? Ещё же почти не присохло. Кровь свежая. Лежи-лежи… Лежи спокойно, сказал! Я мазь накладываю. Сейчас тебе полегче будет. Радуйся, что пятьдесят ударов получил, а не сто, а то и, вообще, что не забили до смерти. Это надо додуматься самого ашварси чуть с ног не сбить! Странно, что толстяку так мало досталось. Наверное, господин решил, что это вы двое виноваты в ситуации, не иначе, - лекарь говорил и толстым слоем наносил лечебную смесь на сильно пострадавшее мягкое место парня.
Филиппа, которая осторожно сама себе смазывала ягодицы, не снимая штанов, просунув под них руку, на миг замерла с открытым ртом: она натолкнулась на ашварси?
– Господин с раннего утра прибыл проинспектировать новый набор призванных в нашей провинции, а Вы такое устроили. Теперь всем остальным мало не покажется.
Лекарь закончил обрабатывать повреждения ушастого, накрыл его зад чистой светлой тканью и перешёл к его другу, заодно бросил кусок такой же ткани Филиппе.
– О, молодец! Уже подготовился к лечению. Не дёргайся, герой! Туг в ярости. Когда ашварси уедет, он вполне может добавить вам ещё на орехи, и, уж точно, он Вас хорошо запомнил. Я Вам троим, парни, не завидую, - продолжал стращать несчастных лекарь.
Филиппа почувствовала знакомую боль в животе и брошенную ей тряпку не положила на ягодицы, а сунула между ног.
– После телесного наказания палками разрешается провести в санитарной палатке три дня. Ещё три денька Вас не должны отправлять на учения со всеми призванными. Еду будут приносить. Что ещё? Вот ведро с водой, используйте, как отхожее место. Второе, с чистой водой, вот тут, на лавке: попить или умыться. Завтра приду, снова Вас обработаю, а сегодня лежите, отдыхайте, - и с этим пожеланием лекарь покинул палатку.
Филиппа лежала и слушала, как за тонкой тканевой стеной просыпается лагерь.
Глава 5.
Бег… Бесконечный, мучительный, выматывающий… Ноги трясутся м заплетаются... Одежда прилипла к взмокшему телу. Изо дня в день… Боги! За что это ей?
Дорога пошла немного под уклон и бежать стало немного легче. Филиппа передвигала ноги на чистом упрямстве. Ну… и из страха. Если их десятка опять не добежит до захода солнца - а наставники отмечают по последнему достигшему лагерных ворот - и все будут наказаны лишением ужина и чисткой отхожего места, парни сказали, что ночью накроют её одеялом и вымесят её пузо кулаками, как тесто.
Ближе к лагерю вдоль дороги растут сосны. Заходящее солнце пронизывает их розовыми лучами. Красиво! Но Филиппа не видит этой красоты. Она смотрит в землю, по надбровным дугам скатываются крупные капли пота, бегут к вискам и срываются на вниз, когда Филиппа встряхивает головой.
За последний месяц изнурительных долгих пробежек и, частенько случающихся по её вине, лишений ужина всей их десятки, её круглый животик стал меньше вполовину. Однако, кличка «Пузан» прикипела к ней намертво и, злясь на неё, парни по привычке угрожали её бедному бывшему пухлому пузику.
Мимо Филиппы, обгоняя её, тяжело дыша, протопал Ушастик.
– Давай, Фил! Немного осталось. Поднажми! Солнце уже почти коснулось земли, - прохрипел он, подбадривая.
Когда они втроём лежали в санитарной палатке, Филиппа, как самая легко отделавшаяся, поневоле стала сиделкой для двух лежачих парней. Сама она, после двадцати ударов, несмотря на сильные боли, смогла подниматься и самостоятельно передвигаться сразу, а вот Ушастик и его друг, после пятидесяти палок, смогли дойти до ведра без посторонней помощи только к вечеру следующего дня. Филиппа, недовольно бурчала и возмущалась себе под нос, но помогала несчастным передвигаться, подставляя свою спину и осторожно придерживая их за бока.