Неудачная дочь
Шрифт:
Жалостливая девушка по первой их просьбе терпеливо подавала стонущим и ноющим парням воду, укрывала их, или, наоборот, убирала одеяло. В первый, самый тяжёлый и болезненный день для всей троицы, когда в их палатку приносили еду, она даже кормила обоих, почти не реагируя на их ругань или жалобы, когда от неловких движений парни испытывали особо сильные вспышки боли. А утром второго дня Филиппа, пытаясь не думать о том, что перед ней мужские зады, до прихода лекаря старательно отмочила и сняла присохшую ткань с ран обоих парней. Они дико боялись, что этот живодёр просто, не церемонясь, сорвёт с их многострадальных ягодиц
Понемногу парни прониклись искренним участием Филиппы и оценили её бескорыстную помощь.
– А ты ничего так, - к вечеру последнего дня в санитарной палатке признал Ушастый. – Тебя как зовут, Пузан?
– Филипп…- девушка вовремя проглотила последнюю букву. – А тебя, ушастик?
– Тиль. А моего друга Барт. И оставь уже в покое мои уши, - недовольно скривился парень.
– Ладно, ладно! Не обижайся. Очень даже милые уши, зато, такие, точно, у тебя одного. Парни, а вы видели, что там, снаружи, делается? Я сквозь щель в пологе наблюдала, как вчера вечером все призванные, обессиленные, чуть ли не ползком забирались в свои палатки. Что с ними, бедненькими, целый день делали? А завтра утром нас с вами уже погонят из санитарной палатки и нам придётся со всеми остальными… - Филиппа встревоженно заговорила о том, что её очень сильно волновало.
– Точно! Забыл рассказать! Я в первую ночь просыпался от каждого движения, из-за боли, и подслушал разговор снаружи. Два голоса обсуждали планы на счёт нас всех. По-моему, я не уверен, это ашварси и туг разговаривали, - присоединился к разговору Барт.
– Да ты что?! И что? – хором спросили Филиппа и Тиль.
– Я так понял, что нас будут сильно гонять два месяца. Они именно такое слово говорили: «гонять». А потом, будет предварительное распределение - что-то типа проверки каждого. Я слышал, лучшие попадут в конницу, середнячки – в пехоту и оружейники, а самые отстающие, хромые там, косые и слабые – в палаточники.
Барт помолчал и весомо добавил:
– Они ещё сказали, что на распределение попадут те, которые выживут за эти два месяца.
Филиппа вспомнила, как тогда её пробрал мороз от мрачного тона Барта. А сегодня, она усилием воли передвигала неподъёмные ноги и думала, что упасть и умереть, лёжа, вон на той зелёненькой и мягонькой травке, точно, было бы легче.
Парни из её десятки, в полном составе, сидя прямо на земле, как на угольях, ждали Филиппу у самых ворот, напряжённо следя за солнечным диском, который медленно опускался всё ниже и ниже, исчезая за далёкими холмами, густо покрытыми вековым лесом.
Окружающий мир был полон звуков и запахов, природа вокруг жила своей жизнью, ей было безразлично, что по дороге медленно переставляет тяжёлые ноги жалкий человечек, в наивных мечтах своих полагая, что это он бежит.
Встряхнув очередной раз головой, смахивая с лица щекотные капли пота, потому, что руки у неё уже тоже не поднимались, девушка издалека заметила встречающую её десятку, и это, странным образом, придало ей сил на последний рывок.
Филиппа ввалилась в ворота тренировочного лагеря и упала без сил на утоптанную землю, буквально, с последним солнечным лучом.
– Засчитано! – отрывисто рявкнул, огласив своё решение суровый наставник, и вся сборная десятка облегчённо выдохнула.
Тиль и Барт, сами еле стоящие на ногах, всё же подхватили неподвижную тушку девушки под руки и потащили к общему казану, где вскоре ожидался сытный ужин, который Филиппа честно заслужила.
Так получилось, что за те три дня в санитарной палатке, когда Филиппа, сама страдая от боли, терпеливо заботилась о них, своих врагах и, по сути, виновниках происшествия с ашварси, оба парня теперь платили ей искренней дружбой и покровительством.
– Ну, давай же, шевели копытами, Пузан! – пыхтел под тяжестью ноши Тиль, тоже немало измотанный тренировками, и за прошедший месяц похудевший так, что его кости угловато выделялись под формой.
– Чего раскиселился, как девка! – подхватил Барт, который, хоть и выглядел получше ушастого, но, тоже, страшно устал.
Филиппа, испугавшись сравнения с девушкой поднапряглась и постаралась переставлять ноги, а не волочиться, полностью повиснув на парнях.
Хотя она и Тиль с Бартом были из разных городов, но все трое попали в одну, так называемую, сборную десятку.
После наказания и последовавшего за ним лечения, пока вся троица лежала в лазарете, в тренировочном лагере было проведено разделение всех призванных на десятки. Парни из одного города, само собой старались очутиться в одной команде, и наставники им не препятствовали. Каждой сформированной десятке выдавали форму одного цвета и определяли одну общую палатку.
Те, кого не приняли в свою команду парни из родного города, были собраны все вместе. В результате, в день распределения, призванных в сборной команде, оказалось не десять, а одиннадцать. Среди них: двое хромых, один косой, один маленький, словно ребёнок, а другой огромный и пускающий слюни, но с бесконечно добрыми глазами. Остальные шестеро призванных, отвергнутых своими, были без видимых недостатков, но земляки, наверняка, знали о них, раз не взяли в свои команды. Естественно, что троица, вышедшая из лазарета через три дня после окончания распределения, тоже была зачислена в сборную «десятку», в которой после этого стало четырнадцать призванных.
– Всё равно из этой команды не все переживут учебные тренировки. Хорошо, если в конце десяток парней останется, - подслушала как-то Филиппа разговор наставников о своих парнях.
Девушка тогда здорово закручинилась, считая, что-она-то, как раз, и не переживёт.
С воинской формой для Филиппы тоже случилась проблема и не одна, а три.
Первая проблема - рубаха и нательное бельё. То, что было хорошо ей в плечах совершенно не налезало ниже, а то, во что влезло тело - в плечах и по длине было настолько велико, что Филиппа выглядела, как чучело или ярмарочный шут.
Вторая проблема - штаны. Тем, в которые Филиппа втиснула попу, живот и бёдра, длину сначала попытались урегулировать подворачиванием, чтобы не портить имущество империи. Но подворачивать пришлось так много, что наставник махнул рукой и приказал обрезать штанины по длине почти посредине.
Третья проблема - сапоги. С обувью ситуация оказалась хуже всего. Ступни у Филиппы были слишком маленькие, в отличие от подколенной части. Наставник, ругаясь на чём свет стоит, велел разрезать на сапогах Филиппы голенища. Теперь она каждое утро перевязывала сапоги вверху верёвкой, чтобы хлопающие голенища не мешали тренироваться. Впрочем, за последний месяц девушка так похудела, что уже сшила, ранее разрезанное, наполовину.