Неутомимые следопыты
Шрифт:
— Эх! — воскликнул я, когда мы спускались по лесенке. — Пойти в лес да и выкопать тот сундук!
— А может, и сундука никакого нет, — произнес Вострецов. — Может быть, и правда его кто-нибудь уже давно выкопал…
— А если никто не выкопал? Если он до сих пор в земле лежит? По-моему, Женька, надо всем рассказать и снарядить экспедицию!
— Надо… — Женька вдруг засмеялся. — Бери полотенце — и айда в экспедицию, на речку.
Еще не доходя до края откоса, мы услышали хохот и визг на косе. Наверно, все ребята, сколько их было в Зареченске, сегодня прибежали на речку. Размахивая полотенцами,
— Вы посмотрите, что Игорь за эти дни сделал, — произнес Митя.
— Ну, что там… — смущенно возразил Игорь. — Еще не совсем готово… Треск какой-то…
— Ладно, пускай треск! Разговаривает же. И музыка играет!
Оказывается, Игорь эти дни не сидел без дела. Он закончил начатый еще весной карманный радиоприемник. Это была маленькая коробочка, которую Игорь — тоже сам — склеил из полосок плексигласа.
— Только трещит немного… — с сожалением сказал конструктор и нажал какой-то рычажок.
В самом деле, в коробочке раздался треск, сквозь который внезапно прорвался негромкий голос: «…хозники Кубани взяли на себя обязательства сдать государству на три миллиона пудов больше, чем в прошлом году…» Игорь покрутил зубчатое колесико и полились, словно выбиваемые стеклянными молоточками, звуки песни «Подмосковные вечера».
Приемник был замечательный. Однако даже он не мог отвлечь меня от мыслей о сундуке старца Пафнутия. Знал бы Игорь, знали бы ребята, чем занимались мы с Женькой эти два дня!
Я не ошибся, решив, что Женька согласится на мой план — проверить самим, на месте ли сундук. Он согласился. И мы начали готовиться к раскопкам. Не простое это оказалось дело. Подготовиться нужно было как следует. Мы решили, что пойдем в лес засветло и там, у Большого дуба, подождем до полуночи.
Первое, что занимало нас, это незнакомые меры — сажени и аршины. Все, что я знал о них, — это пословицы «косая сажень в плечах» и «будто аршин проглотил».
— Может, в словаре каком-нибудь есть… — вслух прикинул я.
Женька одобрительно хлопнул меня по плечу.
— Верно, Серега, молодец! Конечно, в энциклопедии должно быть написано обо всем этом.
Мы пошли в ту библиотеку, где Женька брал том Брема. Копаться в книгах долго нам не пришлось. Мы сразу же нашли и аршин и сажень. Оказалось, что в аршине семьсот одиннадцать и две десятых миллиметра, а попросту говоря — семьдесят один сантиметр. В сажени насчитывалось два метра и тринадцать сантиметров.
Второе, что тревожило Женьку, — это найдем ли мы одни дорогу к Большому дубу. Но тут я его успокоил. Ведь в лесу я засекал направления по азимутам. Я отлично помнил все цифры, но Вострецов все-таки беспокоился, не вылетят ли они у меня из головы со всеми нашими волнениями.
А волнений и хлопот было еще множество. Надо было запастись лопатами, купить новые батарейки для карманного фонаря, но самое главное — нужно было где-то насобирать больше чем на сто метров бечевки.
Мы долго думали, как нам в точности, без ошибки сосчитать в лесу сажени и аршины. Просто шагами не сосчитаешь — запросто можно ошибиться. И тогда я придумал: нужна бечевка длиною в пятьдесят саженей. За эту выдумку я снова удостоился Женькиной похвалы.
Я думаю, что в городе за три дня не осталось на улицах ни единой неподобранной веревочки. Мы искали бечевки на свалках, выпрашивали кусочки в магазинах у продавцов… И все-таки до пятидесяти саженей нам было далеко.
Шныряя по городу в поисках бечевки, мы как-то раз повстречали Афанасия Гавриловича.
— A-а, соседи! — весело поздоровался он. — Что же в гости больше не заглядываете?
— Некогда, Афанасий Гаврилович, — смущенно отозвался Женька.
— Ай-яй-яй, какие занятые люди! — покачал головою старый партизан.
Он принялся расспрашивать нас, как дела, много ли наловили бабочек, допытывался, как здоровье тети Даши, а я крутил головой, шаря глазами по сторонам, — нет ли где-нибудь бечевки. Вертеть головой и высматривать обрывки веревок стало за последние три дня у меня назойливой привычкой, вроде условного рефлекса.
Вдруг я заметил на противоположной стороне улицы худого сутулящегося человека, который внимательно смотрел на нас. Он, верно, только что вышел из автобуса, который пришел со станции. На нем был серый старенький пиджачок, на голове коричневая кепка, в руке небольшой новенький чемодан. Он с таким напряжением смотрел на Афанасия Гавриловича, словно силился о чем-то вспомнить.
Простившись с нами, Афанасий Гаврилович сказал, что на днях уезжает ненадолго по делам, что к его возвращению в саду поспеют ранние сорта яблок и что мы должны непременно зайти к нему, когда он вернется. Он уверенно зашагал по улице к своему дому, и я видел, что незнакомец на другой стороне все еще стоит на тротуаре, сосредоточенно наморщив лоб.
И вот наступил день, когда в огромном мотке бечевки разной, правда, толщины, пестревшем самыми разнообразными узлами, насчитывалось ровно пятьдесят саженей — сто шесть метров и пятьдесят сантиметров. Двумя красными тряпочками, крепко завязанными в узелки, был отмечен на этом клубке семьдесят один метр — сто аршин.
О наших сборах и планах, разумеется, ничего не знали ни тетя Даша, ни Иван Кузьмич. А нам незачем было их в эти планы посвящать. Тете Даше мы решили оставить записку в нашей комнатке на столике, чтобы она не беспокоилась, когда увидит, что наступила ночь, а нас еще нет дома.
После обеда тетя Даша прилегла отдохнуть, а Иван Кузьмич удалился к себе наверх.
— Пора, — шепнул Женька, прислушиваясь и убедившись, что все в доме стихло.
Потихоньку выбрались мы из нашей комнатки и прошмыгнули в сарай. Там за дровами лежало наше снаряжение. Все было на месте — и лопаты и два рюкзака. Никто не должен был знать, куда и зачем мы отправляемся. Даже в записке, оставленной нами на столе, говорилось, что мы просто уходим в ночную экскурсию.
Мы надели рюкзаки тут же, в сарае, и с лопатами в руках выскочили на улицу. Пробираясь вдоль заборов в зарослях крапивы и бурьяна, то и дело останавливаясь, прислушиваясь и оглядываясь, мы вышли из города окраинными улочками и переулками.