Неутомимые следопыты
Шрифт:
Он вернулся с обычной своей прогулки, когда мы, сидя за столом и от слов тети Даши оба сразу потеряв аппетит, уныло болтали ложками в тарелках.
— А, искатели древних кладов? Живы и здоровы?
Женька мрачно взглянул на него и отвернулся.
— Ну, не сердитесь, не сердитесь, — произнес Иван Кузьмич, присаживаясь рядом со мной. — И вы, Дарья Григорьевна, их не ругайте. Ведь, по совести говоря, это я во всем виноват. Не мог, знаете ли придумать, чем занять наших рыцарей в дождливую погоду. Ну а тут и подвернулся
— Да пусть бы шли, — досадливо вмешалась тетя Даша. — Только предупредить надо.
— Если бы вы записку нашли… — угрюмо пробормотал Женька.
— Позвольте, позвольте! — воскликнул Иван Кузьмич. — Не это ли послание вы имеете в виду? Только что нашел. Зацепилось, знаете ли, за ветку сирени.
Он порылся в кармане и положил на стол нашу записку.
— Она! — торжествующе выдохнул Женька.
Тетя Даша взяла листок и повертела его перед глазами. Не знаю, заступничество ли Ивана Кузьмича или вид нашей злополучной записки так подействовал на Дарью Григорьевну, только она улыбнулась и сказала, видно, совсем перестав сердиться:
— Ладно уж, никого казнить не буду.
У нас с Женькой в единый миг появился волчий аппетит. Мгновенно очистив свои тарелки, мы попросили добавки и, уписывая вторую порцию борща, наперебой, захлебываясь словами и давясь капустой, рассказывали Ивану Кузьмичу и тете Даше про нашу необычайную находку.
Пока мы ели второе, тетя Даша и Иван Кузьмич разглядывали бумаги и документы, которые Женька вывалил из майки на стол. На старого ученого стоило посмотреть. Понятное дело: ведь он никак не ожидал, что в указанном им наугад месте мы что-нибудь обнаружим. И вдруг!.. Есть чему удивиться. Однако с каждой минутой лицо Ивана Кузьмича становилось все серьезнее. Старик пощипывал бородку, и густые брови нависли над глазами, словно два шалашика.
— М-да… — произнес он свое любимое выражение, откидываясь на спинку стула, и вдруг, хлопнув себя ладонями по коленям, воскликнул: — Поразительно! Невероятно! Да понимаете ли вы, какой бесценный клад нашли?
Кажется, он удивился еще больше, когда Женька, уверенно тряхнув головой, ответил:
— Конечно, понимаем.
— И что же вы собираетесь делать с этими бумагами?
— Да ясно, Иван Кузьмич, — произнес мой товарищ. — Эти бумаги, конечно, надо в музей сдать. Мы понимаем…
— Хорошо, что понимаете, — успокаиваясь, сказал Иван Кузьмич и снова откинулся на спинку стула.
— Мы все передадим, — продолжал Женька. — Только сперва попробуем сами… Попробуем сами прочитать… Так ведь можно?
— Разумеется, можно. Даже нужно. — Иван Кузьмич опять наклонился к нам и хитро прищурился. — Уж если сумели разобраться в шифре «старца Пафнутия», то, уверен, сможете разобрать и эту загадку.
Он медленно поднялся со стула, взял свою палку и, шаркая ногами, двинулся к своей лестнице. Но, взявшись за перила, обернулся:
— В юности я увлекался коллекционированием марок. Так вот вам совет старого филателиста: если вздумаете разлепить странички в партийном билете, подержите его над паром — лучше всего возле носика кипящего чайника.
И, сказав это, старый жилец стал подниматься по лестнице.
Когда наверху скрипнула дверь, тетя Даша, все это время сидевшая молча, вздохнула и подперла голову кулаком.
— А у них, поди, родные есть… — тихо произнесла она, глядя на лежавшие перед нею бумаги.
«Тики-тик, тики-тик, тики-тик…» — тикали часы на стене. Они отсчитывали время, которое для одних летело быстро, для других тянулось медленно, а для иных остановилось навсегда.
Мне ужасно хотелось спать. Глаза закрывались сами собой. Только бы дотащиться до кровати… Но Женька, собрав все бумажки и документы, оставил на столе партийный билет, пробитый пулей.
— Попробуем, Серега? — спросил он.
И я сразу понял, что он хочет попытаться разлепить странички, крепко склеенные кровью.
Минут десять мы с нетерпением ждали, когда закипит чайник. Женька налил в него совсем немного воды, чтобы струя пара била сильнее. Наконец крышка на чайнике заплясала и зазвенела, как колокольчик. Из носика с шипением вырвалась горячая струйка. Не ощущая больше усталости, я, затаив дыхание, следил, как Вострецов поднес к этой струйке заветную книжечку. Осторожно, словно в руках у Женьки была тончайшая паутинка, он стал разводить странички в стороны. Они поддавались и наконец разлепились.
— Есть! — взволнованно прошептал Женька.
Мы оба разом наклонились над раскрывшимся партийным билетом. Сквозь бурые пятна крови проступали буквы. И очень медленно Женька прочитал вслух:
— «Вересов… Павел Николаевич…»
Это было до того неожиданно, что мы с моим товарищем, как очумелые, уставились друг на друга. Женька опомнился первым.
— Серега… — прошептал он вдруг. — Серега! Значит, Афанасий Гаврилович ошибается… Вересов не предатель!.. Не он… Кто-то другой… — Засунув партийный билет в карман, он схватил меня за руку и потащил вон из дома на улицу, крича: — К Афанасию Гавриловичу!..
Мы мчались по улице во весь дух, перепрыгивая через канавки и рытвинки. Вот и знакомый забор. И калитка с нарисованной на железной пластинке овчаркой…
Нам долго не отпирали. Мы нетерпеливо барабанили кулаками в дверь. Женька даже стукнул ногой. Пальма захлебывалась лаем, рвалась с цепи, повизгивая от ярости. Из окон соседних домов стали выглядывать люди. Наконец сердитый женский голос из-за калитки спросил:
— Кого надо?
— Откройте! — закричал Женька. — Мы к Афанасию Гавриловичу!