Неутомимые следопыты
Шрифт:
Пальма залилась еще пуще. И так же визгливо, как Пальма, завопила за дверью старуха:
— Я вот сейчас собаку-то спущу!.. Опять за яблоками вздумали лазить!..
— Мы по делу! — пробовал объяснить Женька.
— Знаем мы эти дела! — кричала в ответ старуха, а Пальма еще громче лаяла и звенела цепью.
— Марья Филипповна, — терпеливо говорил Женька. — Это мы… Женя и Сережа. Помните, мы приходили? Еще чай пили с вареньем… Мы у Дарьи Григорьевны живем, у Веточкиной… Я ее племянник… Ну помните? И мы совсем не за яблоками… Те, которые
Грозный лай был ему ответом. Однако я слышал за калиткой осторожное поскрипывание. Старуха, наверно, переступала с ноги на ногу, раздумывая. Потом вдруг звякнула щеколда, брякнула цепочка, и злой маленький глаз оглядел нас сквозь щелку.
— Нету… — проскрипел голос «сердечной женщины». — Уехал.
И тут, повернувшись, чтобы идти следом за Женькой, я заметил на другой стороне улицы сутулого человека в коричневой кепке. Я сразу же его узнал. Это был тот самый незнакомец, который так пристально смотрел на Афанасия Гавриловича несколько дней назад.
Едва он заметил, что я гляжу на него, как тотчас же быстро отвернулся и стал внимательно, слишком уж, по-моему, внимательно, разглядывать афишу, налепленную на заборе.
— Знаешь что, Серега, — произнес Женька, встрепенувшись и не следя за моим взглядом, — это даже хорошо, что Афанасий Гаврилович уехал.
— Чего же тут хорошего? — удивился я.
— А то, что пока он ездит, мы все про партизан узнаем.
— У кого?
— Экий ты бестолковый! Помнишь, Митя говорил, что его дедушка во время войны раненого партизана прятал?
— Ну, помню.
— Так вот. Не один же Митин дед был с партизанами связан. Найдутся еще люди. Надо только поискать. А вернется Афанасий Гаврилович, мы к нему придем и обо всех наших розысках расскажем.
Когда мы пришли домой, тетя Даша гладила наши рубашки. Она вообще не могла ни минутки посидеть без дела. Мы рассказали ей, где мы были, и что Афанасий Гаврилович уехал из Зареченска.
— Должно быть, в командировку, — добавил я.
— Как же, «в командировку», — насмешливо передразнила Женькина тетка. — Интересно, кто это его в командировки посылает? Какое учреждение?
— Какое-нибудь посылает, — произнес Женька. — Он сам нам говорил, что скоро уедет по делам.
— Да, дела у него найдутся, — проговорила, тетя Даша. — Такие дела, что ой-ей-ей… — И она взмахнула утюгом, который сердито зашипел.
— Что это она, Жень? Про Афанасия Гавриловича?.. — полюбопытствовал я, когда мы очутились в нашей комнатке.
— Не знаю… — Женька пожал плечами. — Я и сам, Серега, чего-то никак не пойму…
Вот когда я почувствовал смертельную усталость. Может быть, один вид кровати заставил меня вспомнить, что мы почти целые сутки не спали, и глаза мои опять стали закрываться сами собой.
— Давай, Жень, полежим немного… — предложил я, еле ворочая языком.
— Ложись, если хочешь, — отозвался мой неугомонный товарищ.
Это было последнее, что я услышал, потому что стоило мне скинуть сандалии и опустить голову на подушку, как я словно провалился в глубокую черную яму…
Меня разбудило солнце. И, проснувшись, жмурясь от его горячих, ослепительно ярких лучей, я удивился, почему оно бьет мне в глаза, если я прилег поспать всего лишь на часок. Окончательно очухавшись ото сна, я поразился еще больше, увидев, что лежу под одеялом, в майке и трусах, хотя лег одетым, — я это помнил совершенно отчетливо. Повернув голову, я увидел Женьку, который сидел на своей кровати, скрестив ноги, и смотрел на меня с усмешкой.
— Привет исследователю!
Он соскочил с кровати, шлепая босыми ногами, подбежал к столику, на котором стояла гильза от снаряда — удивительный партизанский тайник — и лежали сложенные взъерошенной горкой документы. Схватив со стола какие-то листки, Женька торжествующе помахал ими в воздухе.
— Что это? — спросил я.
— Партизанские письма, — с гордостью объявил Женька. — Вернее, одно письмо, — поправился он, — и та записка, помнишь, которую первой нашли?
Он взобрался ко мне на кровать.
— Подвинься. Разлегся, как три толстяка. И слушай. Письмо в Томск. Я адрес не весь разобрал. Город-то еще можно понять, а улица, дом, фамилия — все начисто размыто.
Женька поудобнее устроился на кровати и начал читать:
— «Здравствуйте, дорогие мои мама, сестра Оксана и брат Анатолий. Пишу вам уже третье письмо, только не знаю, получили вы первых два. Понимаете сами — почта отсюда, из захваченной врагами земли, не налажена. Я те два письма долго хранил, пока, наконец, не нашелся человек, который пообещал их переслать. А переслал ли, нет ли, не знаю…»
Женька взглянул на меня и взволнованно проговорил:
— Ты понимаешь, Серега? Ведь самое главное — мы город знаем и имена. В Томске, наверно, не так уж много людей, у которых мама, брат Анатолий и сестра Оксана.
— Ладно тебе, — сердито перебил я, — ты дальше читай.
— Ага, слушай дальше: «Писал я вам в прошлом письме, как отступала наша часть от самой границы на Каунас, на Вильнюс, как попали мы с нашим командиром роты лейтенантом Вересовым в окружение…» Слышал, Серега?
— Да слышал, слышал! Дальше читай.
— «…Еще писал, как стали понемногу собираться наши товарищи, как с боем выходили к Западной Двине… Большая была у фашистов сила. И напали они внезапно. Но мы верили, что и у нас найдутся силы. Не к немцам же нам на поклон идти. Есть приказ — бойцам Красной Армии воевать. Значит, будем воевать, пока живы. Присоединялись к нам и такие же, как мы, бойцы, были и те, кому под гитлеровцами жить стало совсем невмочь и кто еще оружие может в руках держать. Писал я вам, родные мои, как шли мы ночами, пробираясь к нашим, как далеко, увязая в трясинах, обходили деревни и проезжие дороги, потому что нас было еще мало, а оружие — винтовка да пистолет на всех…»