Неутомимые следопыты
Шрифт:
— И вы ту бумажку передали? — спросил я.
— А как же можно не передать? — Старик даже брови от удивления поднял. — Это, брат ты мой, такое дело!.. Так вот, я специально высмотрел Из окна, когда Матвей мимо с ведром прошагал. Я тоже сразу ведро в руки — и к колодцу. До сих пор не могу сказать, почему тот командир именно Матвея выбрал. Не иначе, как племянник Матвеев, Родион, все же был с партизанами связан.
— А где он, этот Родион? — спросил Женька.
— Погиб на фронте, — отозвался Митин дедушка. — Когда Красная Армия наш Зареченск освободила,
— Кто это Егор Прохоров? — спросил Женька.
— Да вместе с Родионом тогда в лес ходил на заготовки, — объяснил Михаил Федорович.
Я вдруг вспомнил, как в лесу, когда мы шли к Большому дубу, Митя обмолвился, что его дедушке известно о девушке-партизанке Клаве Муравьевой, дочке лесника.
— Михаил Федорович, — торопливо обратился я к старику. — Вот Митя говорил, будто вы знали Клаву Муравьеву… Партизанку…
— А кто же ее не знал! — удивленно воскликнул дед. — И ее отца, лесника Игната, тоже все знали. — Он вдруг прищурил глаза, словно хотел к чему-то внимательно присмотреться. — Постой, погоди! Клава!.. Уж не тот ли самый предатель и ее фашистам выдал?
— Какой предатель? — разом воскликнули слушатели.
— Да тот самый! Тот, что о моем госте гитлеровцам сообщил! — Михаил Федорович крепко хлопнул себя ладонью по коленке. — Ох, голова! Да ведь так и есть!.. Каратели тогда все в лес ходили — тропы искали, да, видно, никак найти не могли. А Клаву среди дня схватили, прямо на улице. Ее одну, никого больше. Но ведь на лбу-то у нее не было написано, что она партизанка. Мало ли девушек, похожих на нее, по улицам ходило! А взяли-то ее!.. Не иначе — донос получили, что будет она в городе в тот день!
Неожиданная мысль вдруг поразила меня. А что, если в отряде не было никакого предателя? И Клаву Муравьеву схватили не потому, что ее кто-то предал. Ведь в городе ее знали многие. Узнал какой-нибудь полицай и побежал сказал гитлеровцам… И может быть… Может быть, Клава Муравьева, не выдержав страшных фашистских пыток, в бреду, нечаянно открыла эсэсовцам тайну, где найти проходы в болотах, тропы к партизанскому лагерю. Она проговорилась, и все равно немцы ее казнили — на то они и фашисты. Но о проходах среди болот знали только она и командир — Вересов. Клава погибла, и Афанасий Гаврилович решил, что только Павел Вересов мог выдать врагу тайну. Вот откуда она, эта ошибка!..
Догадка эта стучала в моем мозгу тысячью звонких молоточков. Не решаясь высказать свою мысль вслух, я был целиком занят ею, пока Женька записывал на клочке бумаги адрес Егора Алексеевича Прохорова.
— Значит, Серега, нужно шагать к Прохорову, — оживленно произнес Женька, когда мы вместе со всеми ребятами очутились на улице.
— А вы еще в Печурово пойдите, — сказал Федя.
— В какое Печурово?
— Это деревня, за болотами, — принялись наперебой объяснять ребята.
— А вот рядом еще Марьино есть, — подсказала Настя. — И туда, верно, партизаны тоже наведывались.
— Знаете что, ребята! — вдруг предложил Митя. — Давайте их проводим. Они же дороги не знают. Соберемся как-нибудь вместе и пойдем.
— Значит, у нас теперь целый отряд будет, — обрадовался Женька. — Целый отряд следопытов!..
— А что! — подтвердил Митя. — Отряд и есть.
Всю дорогу до самого дома Женька строил разные планы. Уже совсем недалеко от дома, когда мы проходили мимо ряда высоких тополей, Женька вдруг подпрыгнул и ловко поймал в кулак слетевшую с дерева бабочку — с черными крыльями, по которым будто перевязь, шла голубая полоска.
— Катокала фраксини, — сказал я почти машинально. — Голубая ленточница… И зачем ты, Женька, ее поймал? Нам теперь будет не до бабочек.
Женька ничего не ответил. Только пристально взглянул на меня. А потом достал из кармана коробку и бережно засунул в щель голубую ленточницу.
Драгоценный подарок
— Долго же вас продержал Михаил Федорович, — сказала тетя Даша, когда мы пришли домой. — Наверно, про всю свою жизнь успел рассказать?
— Он только про войну рассказывал, — отозвался я. — Про партизана, которого прятал в погребе.
— Знаю, — кивнув, сказала тетя Даша. — Теперь-то это уже всем известно.
Когда тетя Даша начала разливать по тарелкам суп, наверху хлопнула дверь, и ступеньки лестницы заскрипели под шаркающими шагами спускающегося к нам Ивана Кузьмича.
— Ну, историки, — весело проговорил он, усаживаясь за стол, — как успехи?
— Кое-что узнали, — сдержанно ответил Женька.
— Иногда и кое-что — это уже немало, — произнес Иван Кузьмич. Он отломил кусочек хлеба. — Ну, так о чем же вы узнали?
Я начал рассказывать. Иван Кузьмич внимательно слушал. Конечно, я рассказал все гораздо быстрее, чем Михаил Федорович.
— Да-а, — протянула тетя Даша. — Хороший он человек, старый Григорьев. И вот ведь — всю семью потерял. Два брата с фронта не вернулись… Сестра тоже померла… — Она помолчала и добавила, вздохнув: — Много хороших людей не возвратилось…
Неугомонный Женька готов был лететь к Егору Алексеевичу Прохорову тотчас же, после обеда. Но я так наелся, что не мог двинуться с места.
— Знаешь что, Жень, — сказал я, — давай лучше, как Митин дедушка говорил, список составим. Потом покажем сразу Афанасию Гавриловичу, когда он вернется, и узнаем, кого в том списке не хватает.
Усевшись за столиком в нашей комнатке, мы разложили перед собой все документы и бумаги. Я раскрыл наугад красноармейскую книжку, не слишком пострадавшую от времени и сырости. На первой ее страничке стояли фамилия, имя и отчество — Андрей Васильевич Степняк. Женька переписывал фамилии из партийных билетов.