Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2
Шрифт:
Я твердил себе эти строки, когда орды «победителей» и грабителей хлынули на Балканы, в Восточную Германию, в Чехословакию, в Венгрию, с воронье-дикарской жадностью на все блестящее унизывая отнятыми у мирных жителей часами, кольцами» браслетами все места своего тела, вплоть до причинного, когда в Болгарии повесили Петкова, а в Чехословакии – Сланского, когда в Чехословакии выбросили из окна Масарика, когда в Венгрии давили танками безоружных.
К человеческим слабостям Дмитрий Михайлович был снисходителен. Он не терпел насилия, не терпел всяческих проявлений неуважения к человеческой личности. Рассказывал, что однажды в Ленинграде бросился с кулаками на театрального швейцара, державшего публику на холодном ветру только для того, чтобы показать свою «власть».
Это был человек совершенной душевной чистоты и негнущейся
– Даже если бы мы собиралися (он употреблял этот старославянский суффикс), собиралися для того, чтобы читать «Евгения Онегина», я все равно бы вам не сказал, кто при этом присутствовал и у кого происходили чтения.
Он с гадливостью вспоминал «героев» процессов, оговаривавших друг друга, вспоминал, что в ярославской тюрьме политические объявили бойкот Суханову (Гиммеру) за то, как он держал себя в 31-м году на процессе «Союзного бюро меньшевиков».
Летом 36-го года моя мать прочла в газете письма Дзержинского, опубликованные по случаю десятилетия со дня его смерти. Дзержинский писал, что он на «адской работе», что он измучен, что он с наслаждением ушел бы в Наркомпрос, ведал бы детскими учреждениями. Моя мать заговорила об этом с Дмитрием Михайловичем в таком духе, что, значит, мол, Дзержинский был все-таки не чета Ягодам, раз он тяготился своими обязанностями.
– Милая Елена Михайловна! Он – председатель ВЧК, – напомнил Дмитрий Михайлович.
– Вы правы, Дмитрий Михайлович, этим все сказано, – согласилась моя мать.
Я до известной степени симпатизировал «любимцу всей партии», как назвал его Ленин, Николаю Ивановичу Бухарину – за то, что он был против «военно-феодальной эксплуатации» крестьянства, как он определил политику Сталина в деревне (см. резолюцию Объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК по внутрипартийным делам от 9 февраля 1929 года), за то, что он противопоставлял душегубству раскулачиванья мирное врастание кулака в социализм. «Мы ему (кулаку. – Н. Л.) оказываем помощь, но и он нам, – писал Бухарин в статье “О новой экономической политике и о наших задачах”. – В конце концов, может быть, и внук кулака скажет нам спасибо, что мы с ним так обошлись». Платформа «правой оппозиции» (Бухарина, Рыкова и Томского) представлялась мне и наиболее разумной, и наиболее человечной из всех большевистских платформ. Я высказал это Дмитрию Михайловичу.
– А все-таки Бухарин чем-то напоминает Петра Степановича Верховенского. Вы не находите? – спросил Дмитрий Михайлович и насмешливо сверкнул стеклами пенсне.
Много-много лет спустя я перечитывал «Злые заметки» Бухарина [28] , в которых он сравнил Есенина с Барковым, договорился до того, что русская дореволюционная литература «не могла не быть, в лучшем случае, радикально-мещанской», и, комментируя строку из стихотворения Павла Дружинина «Российское»: «И в каждой хате есть царевна…», злорадно напомнил, что царевны «в свое время были немного постреляны…»
28
«Правда» от 12 января 27-го года.
Перечитал я эти и впрямь злые, развязные, глубоко невежественные и, в школьном смысле, малограмотные заметки – и хоть, поздно, а пришел к выводу, что Дмитрий Михайлович еще очень мягко определил «любимца всей партии». В Бухарине было много от Петра Степановича Верховенского, а иначе он не мог бы стать вождем и теоретиком большевистской партии.
Ох и отлилась же кровь царевен, и далеко не только царевен, целым легионам большевистских бесов – отлилась каждому в свой срок, отлилась с избытком, и ждать им этого срока пришлось совсем даже недолго – не более двадцати лет!
«Рука Твоя найдет всех врагов Твоих, десница Твоя найдет ненавидящих Тебя» (Псалтирь, 20, 9).
«…сеявшие зло пожинают его; от дуновения Божия погибают и от духа гнева Его исчезают» (Книга Иова, 4, 8 и 9).
Члена Уральского и Екатеринбургского советов, областного комиссара по продовольствию Войкова в 27-м году хлопнул в Польше Каверда. Свердлов, вскоре после того, как по его приказу убили Романовых, отдал концы. Белобородов, председатель Уральского областного
29
В «Правде» от 16 января 1935 года под заголовком «В прокуратуре Союза ССР» указывается» что первоначально дела Зиновьева Г. E., Евдокимова Г. Е», Каменева Л. Б. и Федорова Г. Ф. были направлены на рассмотрение Особого Сове «щаыия НКВД. Но в связи с показаниями Бакаева и Сафарова, «сообщившего следствию ряд фактов» об их «подпольной контрреволюционной деятельности», их дела переданы на рассмотрение Военной Коллегии Верхсуда Союза ССР.
Не могла не покарать Немезида и «правых».
19 декабря 1927 года на торжественном пленуме Московского совета, посвященном десятилетию ВЧК – ОГПУ, Бухарин захлебывался от восторга перед праздновавшей свой юбилей всероссийской бойней:
…появился новый, пламенный человек. Чекист – наиболее законченный тип такого нового человека. Праздник ЧК – ОГПУ, это праздник не только чекистов и не только по поводу 10-летия ВЧК – ОГПУ, а праздник всей страны. Это – праздник высвободившейся от всеобщей спячки энергии России («Известия» от 20 декабря 1927 года).
Позволю себе напомнить еще одну черту из политической жизни Бухарина.
В октябре 27-го года на объединенном пленуме ЦКК и ЦК ВКП(б) Троцкий бросил обвинение не только Сталину, но и Бухарину:
– …фракция Сталина – Бухарина сажает во внутреннюю тюрьму ГПУ прекрасных партийцев.-.
По поводу «белогвардейского заговора», который якобы недавно раскрыло ОГПУ и нити от которого тянутся к тем, кто работал в нелегальной типографии оппозиционеров, Троцкий заявил» что это обман партии, что противники оппозиции выдают за врангелевского офицера подосланного к оппозиции агента ГПУ.
Бухарин не нашел ничего лучшего, как восславить ГПУ:
– Через агента ГПУ нашли человека, который работал в вашей типографии и в то же время был связан с белыми. Слава ГПУ за то, что оно это сделало!
Вот ведь и Рыков, которому я отчасти симпатизировал и за которого мысленно цеплялся, как за якорь спасения, наивно полагая, что он, глава правительства, не даст разгуляться сталинской своре, Опять-таки много лет спустя, проглядывая «Правду» за июнь 27-го года, я наткнулся на заявление Предсовнаркома Рыкова, в котором он, отвечая на протест лейбористов против расстрела двадцати человек без суда, – расстрела, поразившего мое детское воображение, – защищает приговор коллегии ОГПУ и утверждает, что виновность казненных «была доказана документально». Где доказана? Когда доказана? Кому и какие были предъявлены документы? Ведь суда-то не было. В 27-м году я читал газеты от случая к случаю; кто-нибудь принесет почитать что-нибудь экстраординарное, кто-нибудь принесет сверток, а я разверну старую газету и прочитаю. Номер с приговором коллегии ОГПУ нам принесли, и этот приговор я запомнил на всю жизнь, а заявление главы советского правительства, как и выступления Троцкого и Бухарина, откопал недавно. Знай я его раньше, моя симпатия к Рыкову поубавилась бы намного.