Неведомые поля (сборник)
Шрифт:
– Прости, — сказал он. — Собственно, я хотел сделать тебе комплимент. Ты всегда так остро чувствовал любую утрату — начинал тревожиться о разных вещах еще до того, как они входили в моду, так было и с китами, и со стариками. Помню, каждый раз, когда где-то что-то заливали асфальтом или сносили, или уничтожали, ты обязательно знал об этом. Это не ностальгия, это способность оплакивать. Она тебя еще не покинула?
Фаррелл пожал плечами.
– Отчасти да, отчасти нет. Я становлюсь староват для того, чтобы, слоняясь по свету, вести точный счет моих
– Это высокое призвание.
Негромко беседуя, они сидели на краю бассейна, а струи извергаемой впускными отверстиями воды били их по ногам, и огни Авиценны переливались среди холмов за маленькими забранными сеткой оконцами. Бен спросил, попадается ли Фарреллу кто-либо из прежних знакомых, и Фаррелл ответил:
– Знаешь, меня это даже немного пугает. Половина людей, которых я знал, так и разгуливает по Парнелл-стрит, посещая лекции по антропологии и закатывая вечеринки. Они теперь заседают в других кофейнях, но лица все те же. Я не могу зайти в это новое заведение, в «Южную Сороковую» и не нарваться при этом на человека, желающего, чтобы я заглянул к нему и сыграл «Рыбачий блюз».
Бен кивнул.
– Людям свойственно застревать в Авиценне. Для любителей учиться этот город — вроде асфальтовых озер Ла Бри.
– Меня все это повергает в уныние. Они начинают с желания получить ученую степень, а кончают тем, что воруют по мелочи в магазинах или поторговывают наркотиками. По-моему, все здешние водители приехали сюда после билля шестьдесят первого о льготах для военнослужащих и провалились на устном экзамене.
– Да, конечно, — негромко сказал Бен, — в жизни рано или поздно наступает время, когда все лица начинают казаться знакомыми.
Фаррелл искоса взглянул на него и увидел, как Бен скребет и потирает горло у самых ключиц — еще одна привычка скучающего, доброжелательного, сардонического подростка, явившегося невесть откуда на первый сбор учеников, чтобы плюхнуться в соседнее кресло. Бен произнес:
– Жаль, что и я не провалился на устном экзамене.
– Ты вообще не способен провалиться на экзамене, — сказал Фаррелл. — Не знаешь, как это делается.
– Скорее — зачем, — нагнувшись, Бен носком ноги раз за разом выводил на воде что-то, похожее на «Зия».
Фаррелл спросил:
– Тебе здесь нравится?
Бен не повернулся к нему.
– Я тут в своем роде шишка, Джо. Меня заставляют пахать, но все отлично понимают, кто я такой. На следующий год со мной заключат пожизненный контракт, я получу совещательный голос, и возможность делать все, что захочу. Потому что на мне можно подзаработать. Я, видишь ли, черт-те какой первоклассный специалист по исландской литературе, а по эту сторону Скалистых гор нас таких, может быть, трое, и все. Так что я тут хожу в тузах.
– Тогда почему мы с тобой говорим об этом с какими-то ужимками?
Бен, глядя между своих ног в воду, ухватился за бортик бассейна. Он говорил ничего не выражающим голосом.
– Мне нравятся двое студентов на младших курсах и один из выпускников. Нет, извини, двое
– Ну, на следующий год твое положение, надо думать, сильно улучшится,
– Фаррелл очень старался сказать что-нибудь утешительное. — Ты же говоришь, что когда получишь контракт, тебе предоставят свободу. Будешь сам решать, куда тебе плыть, что совсем неплохо.
– То-то и оно что — куда? — знакомый, ласковый, проницательный взор уперся в Фаррелла, вдруг заметившего, что шрам под глазом Бена набух и чуть ли не вздрагивает, словно мелкая мышца. — Не думаю я, будто что-нибудь улучшится. Со скукой я справлюсь, но мне противно презрение, которое я начинаю испытывать. Противно ощущение, что я становлюсь подловат. Джо, я представлял себе все совсем по-другому.
– Я ничего не знал, — сказал Фаррелл. — Мы никогда особенно не обсуждали эту сторону твоей жизни, да ты и не писал мне о своих здешних делах. Я полагал, это то, чего ты хотел — комиссии и прочее.
– О, хотеть — другое дело, — Бен ухватил Фаррелла за предплечье, не крепко, но с настоятельностью, от которой кости в испуге приникли одна к другой. — Я получил, что хотел, я, может быть, и теперь хочу того же, так мне во всяком случае кажется. Но представлял я себе все совсем по-другому.
Бен напряженно вглядывался в Фаррелла, наморщась от желания заставить его понять, как если б опять натаскивал его по химии.
– Совсем по-другому.
Вздохнув, зевнула дверь, они повернули головы и увидели, как внутрь вошел и остановился, вглядываясь в них через бассейн, рослый, голый, белоглавый мужчина. Массивное с бугристой кожей лицо его напомнило Фарреллу каменные вазы с бананами и виноградом в садах по Шотландской улице. Бен отрывисто произнес:
– Пройди-ка пару дистанций, я хочу понаблюдать за тобой.
Белоголовый воскликнул с самым тяжким шотландским акцентом, какой Фаррелл когда-либо слышал:
– Ба, клянусь распятием, да это воистину достойный лорд Эгиль Эйвиндссон Норвежский!
Фаррелл подошел к ближнему концу бассейна и прыгнул в воду. Он нырнул слишком глубоко и сбился с дыхания, ему понадобилось почти переплыть бассейн, прежде чем он нашел правильный ритм. При каждом повороте головы он видел белоголового, который, приветственно воздев руку, машистым шагом приближался к Бену, оскальзываясь на плитках, но не снисходя до того, чтобы как-то уравновесить свое тело, и лишь убыстряя шаг. При всем том, облик его являл пожалуй даже перезрелую величавость, а сам он благородно взревывал голосом, напоминающим гомон деревянных колес на мокром деревянном мосту: