Неверный муж моей подруги, часть 2
Шрифт:
— Да.
— Ты не шутишь?
Не выдерживаю этой черноты навылет в его взгляде, опускаю глаза.
— Тогда я расскажу ему о нас, и проблема будет решена, — жесткий голос Германа напоминает мне о том, что в большом бизнесе слабаки, не умеющие принимать непопулярные решения, просто не выживают.
Но я сначала долго смотрю в пол, а потом говорю очень тихо, не поднимая глаз:
— Не скажешь.
И еще через паузу он с досадой
— Не скажу.
Слабак.
Сегодня я сильнее него, потому что точно знаю, что за мной — истина.
— Но это бы все равно ничего не изменило. Он простит мне все, лишь бы я была с ним. Мы оба выбрали строить семью, что бы ни случилось. И если он может меня простить, то и я… могу.
— Выбрать его?
— Поступить правильно.
Тишина такая глухая, что я еще раз стучу каблуком об пол, только чтобы понять, что не оглохла.
И почти не слышу слившееся со стуком тихое:
— А я?
— Каждый из нас несет свой грех в одиночку. — Говорю я. — Помнишь? Ты сам так сказал.
— Лана… — он снова пытается меня обнять, но я делаю еще один шаг назад и на этот раз поднимаю взгляд, встречаясь с черными глазами.
— Нет, Герман. Я все решила, — говорю твердо. — Мы слишком виноваты. Я слишком виновата. Ты решил, я решила. Пойми меня. И прости.
Он смотрит так долго, что мне не останется ничего, кроме как повторить еще раз:
— Прости.
Герман качает головой. Сначала хмурясь и не веря, а потом все медленнее и медленнее.
Потому что я не отвожу взгляд. Просто жду, когда он наконец поймет.
— Но ведь надежда есть? — спрашивает он, шагая ко мне, вновь хватая меня за плечи, встряхивая. — Скажи, что когда-нибудь, ну! Скажи, что однажды ты передумаешь!
— Когда-нибудь, — говорю я спокойно, даже не пытаясь вырваться или обнять его в ответ. Вспыхнувшая радость на его лице причиняет мне самую сильную в жизни боль. — Когда мы станем другими людьми, и все последствия наших подлостей сойдут на нет. Лет через десять. Или двадцать. Или…
Я вижу, что его взгляд леденеет. Словно южная темная ночь оборачивается беззвездной пустотой космоса. Чувствую, как слабеет хватка крепких пальцев на моих плечах. Как медленно они разжимаются и скользят вниз по моей коже.
Освобождая меня.
Отпуская.
Его тело уже знает то, с чем пока не смирился разум.
— Или не в этой жизни, — заканчиваю я. — В этой мы слишком много причинили зла, чтобы быть счастливыми. Вряд ли твоя жена простит. Вряд ли твоя дочь забудет.
Я не спешу прерывать тишину между нами.
В которой звучит последнее:
— Пожалуйста, Лана…
Очень тихое.
Разрывающее в клочья мое собственное сердце.
Мне нечем дышать. Но мне и не надо.
Если молчать и не шевелиться, он поймет.
Поймет
Все силы уходят только на то, чтобы молчать и не шевелиться.
Герман делает шаг назад.
— Лана… — так тихо, что, наверное, мне это чудится. Даже губы его почти не шевелятся. — Что ты делаешь?
Качаю головой — еле заметно, но он видит.
Понимание и смирение срывается с его губ последним выдохом.
Он разворачивается и уходит.
С очень прямой спиной, засунув руки в карманы светлых брюк. Нажимает кнопку за шлагбаумом, и железные ворота начинают медленно ползти вверх, впуская в бетонную пещеру бешеный шум воды, низвергающейся с небес, грохот грома и шум ветра.
Герман ждет, пока створка ворот поднимется достаточно, слегка пригибает голову и уходит прямо в ад урагана. Без зонта и пешком. Один.
У меня подкашиваются ноги.
Давно. Просто я придумываю себе много лишнего
Давно. Просто я придумываю себе много лишнего
Одиночество бывает невыносимым. Кажется, будро весь мир разбился на парочки, и у всех, вообще у всех есть, к кому прижаться, когда холодно или грустно.
Кроме меня.
Особенно вот в такие моменты, когда за окном хлипкого дачного домика третий день шел дождь, и тяжелые белые гроздья гортензий все сильнее клонились к земле, а еще сочную зеленую траву уже покрывали первые желтые листочки, сбитые крупными каплями с веток.
В доме было зябко, и я все время грела чайник, и от его пара запотевали окна.
В обед выскакивала в дождевике и резиновых сапогах в теплицу — набрать помидоров на салат. Вечером при свете фонарика обрывала малину — к чаю вместо конфет.
Конфет хотелось невыносимо — от одиночества. Казалось, что шоколад может заменить любовь, но он оставлял лишь приторный вкус во рту и лишние килограммы на боках.
По ночам я обнимала подушку изо всех сил, но она не отвечала взаимностью.
Заканчивалось долгое жаркое лето, за время которого я очухалась после тяжелого романа со своим сумасшедшим и, увы, женатым музыкантом. По советам подруг я завела с десяток вялых переписок на сайтах знакомств, соглашалась на все предложения свиданий и флиртовала с мужчинами даже в комментариях к политическим новостям. Но свидания предлагали редко — мое уныние сочилось даже сквозь экран.
Унывать было от чего. Работы мне доставалось все меньше, и я перебралась на дачу, где по будням с наступлением сентября было пустынно — даже соседи приезжали только на выходные. Лишь голодные коты, брошенные хозяевами на участках, приходили на закате и противными голосами требовали выполнять свои обязанности представителя человеческого рода. Я открывала на день банку тушенки из бесконечных «кризисных» запасов в подполе, и бывало, что котам доставалась большая часть.