Неверный
Шрифт:
Теперь стою, не могу сдвинуться с места. Я влюбился в нее, я любил ее. И люблю.
Как же я умудрился так бездарно все просрать?
В сотый, нет, в тысячный раз прокручиваю по минутам вечер того гребаного корпоратива. В памяти картинки четкие и ясные, как качественная цифровая запись. Вот мы с Бацманом говорим речь. Потом сотрудники начинают накачиваться алкоголем, а мы с Бацманом беседуем на балконе.
Он рассказывает как продвигается его стройка, а я интересуюсь инфраструктурой в загородном поселке, где Бацман достраивает дом. Еще думаю,
Все это время бокал с виски я держу в руках, нигде не оставляю его ни на минуту. Не потому что такой недоверчивый, а чтобы официанты не унесли. Тогда придется новую порцию брать.
В какой-то момент все меняется, восприятие обостряется. Краски кажутся контрастнее, звуки громче, запахи резче. Кожа плавится и исчезает, будто испаряется, нервные окончания оголены. Возбуждение появляется раньше, чем в мое поле зрения попадает блондинка с длинными волосами.
Она приглашает меня на танец. Я знаю, что это сотрудница Бацмана, он обращается к ней по имени, но я не помню, как он ее называет. Все что помню потом — животное, звериное возбуждение. Даже не возбуждение, а похоть. Дикую, необузданную.
Я привык, что вокруг меня много женщин. По бизнесу и по жизни. Но с того дня, как я сделал предложение Соне, они перестали меня интересовать.
Только это не значит, что я перестал интересовать их. Не всех останавливает обручальное кольцо. Я давно привык пресекать любые попытки к сближению. Справлялся без особых усилий — понятливые отваливали сразу, непонятливыми занималась охрана.
Что произошло в тот вечер, не могу объяснить до сих пор. Почему потащил сотрудницу Бацмана в первую попавшуюся подсобку и поставил на колени. Сейчас стоит вспомнить ее слюнявый рот с размазанной помадой, тянет на рвоту. А тогда нет, только звериная похоть, которую не получалось удовлетворить.
Корпоратив проходил за городом, в комплексе был отель. Я решил, что перебрал, сказал охране, что остаемся. И когда спросил назавтра, какого хера они впустили ко мне эту суку, парни в один голос сказали, что были уверены — я для этого и остался. Потому что никогда таким меня не видели. Решили, что у меня тормоза от нее слетели.
В груди как стержень раскаленный проворачивается. Если б можно было отмотать назад, все бы за это отдал. Все что у меня есть.
Лишь бы она у меня была.
Но ее больше у меня нет, я сегодня это понял в аэропорту. Пока цеплял ее взглядом, держал, все еще надеялся на чудо. Все казалось, что вот-вот, и она дрогнет. А она отвела взгляд и быстро прошла на посадку. Меня в пыль разнесло, по стенам размазало, а она только голову выше подняла.
И я понял, что все. Нет, не так. А ВСЕ.
И не имеет значения, как долго она будет с Ольшанским. Она не будет со мной.
Завожу двигатель и направляюсь в отель. Дома я не живу. Не могу. Слишком много там Сони. В отеле стерильно и безлико, там мне самое место.
Уже в номере достаю телефон, некоторое время туплю в экран. Поздно? Похер.
Набираю Сикорского. Он долго не берет, но я все равно звоню. Наконец слышу заспанный недовольный голос.
— Да, Рустам Усманович. Слушаю.
— Адам, я хочу сделать еще один тест, — говорю без прелюдий. Он неслышно зевает, наверное прикрывает рукой динамик.
— Рустам Усманович, нет никакого смысла, тест покажет тот же результат. Давайте дождемся, пока ребенок родится. Сколько тут осталось, меньше трех месяцев.
Понимаю, что он прав. Бормочу извинения и отбиваюсь. Бросаю телефон на кровать.
Сикорский не виноват, что в моей крови ничего не было обнаружено. Тем более, он не виноват, что ребенок Лизы скорее всего мой. И он прав, осталось совсем немного.
Через три месяца на свете станет одним Айдаровым больше — у Руса с Дианой тоже родится сын. Недавно у них была целая вечеринка, на которой сказали пол моего племянника.
К этому малышу у меня намного больше чувств, чем к тому, который может быть моим собственным. Может быть — потому что у меня все еще есть надежда.
Не знаю, почему, но чувствую — если тест окажется положительным, я потеряю Соню навсегда.
Нас с Соней развели четыре недели назад. То, что мои юристы сумели растянуть процесс на целых два месяца, настоящее достижение. У нас нет детей, Соня отказалась от имущественных претензий. Препятствий к разводу не было никаких кроме моего лютого нежелания.
А разве это может противостоять акулам Ольшанского?
Единственное, что я не позволил ему — выставить меня полным дерьмом перед моей женой. Теперь уже бывшей. Я оставил ей нашу квартиру и перевел деньги на ее личный счет.
Откупился? Наверное.
Только откупался скорее перед собой, а не перед ней. Соне ничего от меня не нужно. Квартира по-прежнему стоит закрытая, я так и живу в отеле.
Я ничего не знаю о Соне — где она, с Ольшанским она или нет. Я ждал от него полной онлайн-трансляции их совместной жизни, чтобы меня добить. Уничтожить. Размазать.
Но ничего такого не было. Два месяца я ничего не слышал о Демиде, а теперь он вдруг вернулся в столицу. Сам. Один. Без моей Сони.
И у меня появилась надежда.
Совсем скоро Лиза родит, последнее УЗИ однозначно подтвердило, что у нее будет мальчик. Я смотрел на снимок, который передала мне мать, с полным равнодушием и ничего, абсолютно ничего не чувствовал.
Чужой, посторонний ребенок, который не имеет ко мне никакого отношения.
Откуда во мне эта уверенность, я не знаю. Рус уверен, что я себя в этом убедил, может, так и есть. Тест по крови показал, что отец я, но разве можно быть настолько равнодушным к своему ребенку?
У меня перед глазами совсем другой пример — мой брат. Видя, как он готовится к отцовству, я чувствую настоящую зависть с горьковатым привкусом. Они с Ди вместе ходят на родительские курсы, в бассейн, на прогулки. Они вместе ждут своего малыша.