Невероятное путешествие мистера Спивета
Шрифт:
Похоже, манера Грейс говорить, как с дошкольником, действовала на доктора Клэр умиротворяюще. Она сидела тихо и внимательно слушала.
– И я, – продолжила Грейс, – хочу хоть на час забыть, что медленно умираю на этом кретинском ранчо в кретинской Монтане, точно слепой котенок.
Упоминание слепого котенка застало всех врасплох. Мы ошеломленно переглянулись, а потом Грейси смущенно отвернулась. Сама фраза была своеобразной данью уважения нашему отцу, но в устах Грейси прозвучала как-то неуместно, дешево – в общем русле неизменно демонстрируемой ею последние несколько лет идеи: что это семейство постепенно убивает в ней великую актрису, обрекая ее, бедняжку, навсегда остаться простой сельской девушкой с надломленным духом.
Далее состоялся классический припадочный выход. Грейси 1) вытащила из кармана свой айпод и воткнула в уши наушники – сперва в левое
Сказать по правде, вплоть до упоминания слепого котенка и припадочного выхода я не особо-то прислушивался к разговору, потому что такой ритуал полнейшего взаимонепонимания они разыгрывали почти каждый вечер.
– Как поработали с отцом? – спросила доктор Клэр. Грейси гремела посудой в кухне. {45}
Я не сразу осознал, что внимание публики теперь перенесено на меня, поэтому чуть запоздал с ответом.
– Нормально. Ну, то есть нормально поработали. По-моему, он не очень доволен водой. Мне показалось, ее как-то мало. Я не производил замеров, но выглядит низковато.
– Как он там?
– Нормально, наверное. А тебе показалось, с ним что-то не так?
– Ну, ты ж его знаешь. Он ничего не говорит, но мне кажется, с ним что-то не ладное. Что-то…
45
Не то чтоб это было совсем неинтересно. Будь я психологом, специализирующимся на материнско-дочерних отношениях, мне бы тут открылись Помпеи межсемейных женских взаимодействий. Отношения Грейси и доктора Клэр имели очень сложную динамику: как единственные женщины на ранчо, они невольно тянулись друг к другу и обсуждали всякие девчачьи штучки вроде сережек, кремов и лака для волос – такие разговоры создавали временный женский кокон в атмосфере усталой и невнятной застольной беседы на ранчо. И все же доктор Клэр отнюдь не была классической заботливой матерью – сдается мне, она бы куда комфортнее себя чувствовала, если бы у ее детей были экзоскелеты, а сами бы они высыхали после первого жизненного цикла. Нет, доктор Клэр старалась вовсю, и все же, несмотря на все старания, была чудовищной ученой занудой, а Грейси превыше всего на свете боялась сама такой стать. Достаточно было прошептать ей на ухо это страшное слово на букву «з», чтобы с Грейси приключилась бурная истерика – наиболее яркие такие припадки получали звание «истерики года», например «Истерика-04». Поэтому слово з… вошло в число четырех слов, запрещенных к употреблению на ранчо Коппертоп.
– А что, например?
– Он ужасно упрям, как дело касается любой новой идеи. Боится перемен.
– Какой еще новой идеи?
– Ты за ним не замужем, – расплывчато ответила она и положила вилку, знаменуя тем самым конец темы.
– Я завтра собираюсь на север, в район Калиспелла, – сообщила она. {46}
– Зачем?
– Сбор материала.
– Ищешь монаха-скакуна? – спросил я, но тут же осекся.
Она отозвалась не сразу.
– Ну, в некотором роде. Ну, то есть я надеялась… Словом, да.
46
Почему эти двое?
Я знаю чистые факты: они познакомились на танцплощадке в Вайоминге – но я все равно не понимаю, какие внутренние механизмы могли привести к образованию такого союза, хотя бы к самой идее о нем. Что, во имя всего святого, держало их вместе? Ведь эти двое со всей очевидностью были слеплены из совершенно разного теста:
Отец: молчаливый мужчина, воплощение практичности, с мозолистыми руками, лихо арканящий упрямых индейских лошадок. Взор его вечно устремлен на горизонт, а не на тебя.
Мать: видит мир фрагментами, маленькими такими частями, мельчайшими, которых, скорее всего, не существует вовсе.
Что привлекло их друг в друге? Мне хотелось спросить об этом отца, особенно по поводу его безмолвного, но явственного недовольства моим пристрастием к науке. Хотелось задать ему вопрос: «А как же твоя жена? Как же наша мать? Она же ученый! Ты сам женился на ней! Значит, ты не можешь это все ненавидеть! Ты сам выбрал такую жизнь!»
Таким образом происхождение и питательная среда их любви ставились в один ряд со множеством других запретных тем на ранчо. Эта любовь материализовалась лишь в самых крохотных мелочах: подковке в кабине пикапа; в одной-единственной фотографии стоящего на железнодорожном переезде еще совсем молодого отца, приколотой к стене в кабинете доктора Клэр; в иногда наблюдаемых мной мимолетных встречах в коридоре, когда руки их на миг соприкасались, как будто передавая друг другу горстку семян.
Некоторое время мы сидели за столом молча. Я ел свою порцию горошка, она свою. Грейси все еще громыхала на кухне.
– Поедешь со мной? – спросила доктор Клэр.
– Куда?
– К Калиспеллу. Было бы здорово, если б ты мне помог.
В любой другой день я бы ухватился за это предложение обеими руками. Она нечасто приглашала меня в такие поездки – должно быть, раздражалась, что я весь день заглядываю через плечо. Но когда ей требовался иллюстратор, я упивался шансом понаблюдать ее за работой. Что там ни говори об одержимости и упрямстве моей матери, однако с сачком для ловли насекомых в руке она становилась настоящим виртуозом. Она не знала равных – потому-то я и боялся, что уж коли она за все эти годы не нашла своего монаха-скакуна, то его просто-напросто не существует в природе.
Теперь же я чувствовал, что предаю ее. Но я не мог, никак не мог отправиться с ней на север, потому что мне предстояла поездка совсем в другую сторону – в Колумбию, в Вашингтон. Вашингтон! Я быстро прикинул, не сознаться ли во всем, прямо вот сейчас, за обеденным столом. Горошек, мясная буханка – все создавало атмосферу безопасности. В окружении незатейливой символики моей семьи – единственной семьи, что у меня была, – я бы еще мог, пожалуй, выйти сухим из воды. Уж коли я не могу довериться родной матери – кому мне вообще доверять?
– Знаешь… я тут собираюсь… – начал я медленно, по своему обыкновению, от нервности по очереди прижимая мизинец к большому пальцу и большой палец к мизинцу – водилась за мной такая привычка. {47}
Тут в столовую примчался Очхорик и принялся выискивать, не упало ли со стола горошины-другой.
– Да? – спросила доктор Клэр.
Я осознал, что не докончил фразы. И прижимать палец к пальцу перестал.
– Прости, я не поеду с тобой, – сказал я со вздохом. – Занят. Я завтра собираюсь в долину.
47
Нервное подергиванье. Из блокнота С19
– Правда? – спросила она. – С Чарли?
– Нет, – отозвался я. – Но удачи тебе там. На севере, в смысле. Надеюсь, ты его таки отыщешь. В смысле, своего монаха-скакуна.
Отчего-то название неуловимого вида прозвучало в моих устах ругательством. Я попытался исправить ситуацию.
– Калиспелл, Монтана… супер! – заявил я, словно цитируя последнюю строчку малобюджетного рекламного ролика. Прозвучало так неуместно, что в комнату точно накачали чуть больше кислорода.
– Жалко, – ответила доктор Клэр. – Я-то надеялась взять тебя с собой. Ну ладно. Я выезжаю рано, так что тебя, верно, уже не увижу. – Она принялась убирать со стола. – Но мне бы все же хотелось показать тебе свои записи. Я работаю над новым проектом, который, полагаю, тебя заинтересует. Она напоминает мне тебя…
– Мама, – перебил я.
Она замолчала и посмотрела на меня, наклонив голову набок. Очхорик под столом нашел просыпанный горох и слизывал его, тихонько чавкая – как текущий кран в дальней комнате.
В должный срок – или, возможно, даже чуть позже – она продолжила убирать посуду, однако по дороге на кухню на миг остановилась у меня за спиной. Ножи у нее на тарелках съехали в сторону.
– Счастливого пути, – сказала она.
Когда посуда была вымыта и вытерта, доктор Клэр удалилась к себе в кабинет, а Грейси в логово «Поп-герл», я, наконец, остался один в столовой, лицом к лицу с целой серией трудных задач, какие по плечу только взрослым.
Набрав в грудь воздуха, я встал, подошел к телефону на кухне и нажал «0» – довольно сильно, потому что клавиша западала. На линии что-то лязгнуло, потом зажужжало, и наконец далекий приятный женский голос произнес: