Невероятное путешествие мистера Спивета
Шрифт:
А мистер Джибсен спешит ко мне навстречу в золотисто-оранжевом галстуке-бабочке, постукивая по мрамору тросточкой, словно проверяет его на прочность.
– Ах, дражайший мистер Спивет, бонжур! Bienvenu `a la capitale! [1] – восклицает он, и пришепетывание его звучит так мягко и знакомо – и, собственно, в таком виде… очень по-французски. И правда, в таком раскладе весь Смитсоновский музей приобретает вдруг какой-то французский налет: повсюду велосипеды, а на скамейке в парке ребенок играет на аккордеоне.
1
Добро пожаловать в столицу! (фр.)
– Вы, верно, tr`es fatigu'e [2] с дороги, – продолжает мистер Джибсен. – Вижу, вы собрались на все случаи жизни. Il y a beaucoup de bagage! Mon Dieu! C’est incroyable, n’est-ce pas? [3]
– О да, – отвечаю я. – Люблю,
Однако видение разбивается вдребезги, едва воображаемый офранцуженный Джибсен видит воображаемого меня, отнюдь не ставшего в этих фантазиях старше. А я гляжу на себя: французский дорожный костюм велик на добрых четыре размера, манжеты спадают на руки – на жалкие детские ручонки, – мешая мне пожать протянутую ладонь мистера Джибсена. Да, впрочем, он и сам уже потрясенно ее отдергивает.
2
очень устали (фр.)
3
Как много багажа! Боже мой! Это невероятно, не правда ли? (фр.)
– Уи-и-и! Un enfant! [4]
Даже дитя с аккордеоном в ужасе перестает играть.
О да. Уи-и-и! В этом-то все и дело.
Я снял со стен инструменты, разложил их на ковре с изображением Льюиса и Кларка и, закрыв глаза, принялся расхаживать вокруг этой кучи, мысленно представляя себе здания Смитсоновского музея, и реку Потомак, и как осень сменяется зимой, а зима весной, а вишневые сады, о которых я столько читал, покрываются буйным цветом. La Capitale.
4
Да-а-а-а! Ребенок! (фр.)
Почти восемь часов спустя, в 4:10 утра, я, наконец, вынырнул с окончательным вариантом списка, который распечатал и прикрепил изнутри к крышке чемодана:
1. Шестнадцать пачек коричной жевательной резинки «Тридент».
2. Запас нижнего белья.
3. Всего один телескоп: «Аврора» фирмы «Зуммель».
4. Два секстанта и один октант.
5. Три серые вязаные безрукавки и прочая одежда.
6. Четыре компаса. {51}
7. Бумага для рисования, полный набор карандашей и перьев Gillot и рапидограф Harmann.
8. Налобная лупа «Томас» (по-простому Том).
9. Два гелиотропа и старый теодолит – мамины подарки на десять лет. Теодолит еще работает, если его уговорить.
10. Мой дорожный навигатор «Игорь». {52}
11. Три синих блокнота: «Ньютоновы законы сохранения и горизонтальные перемещения мигрирующих птиц в северо-западной Монтане 2001–2004», «Отец и удивительное разнообразие его манеры косить траву» и «Лейтон: жестикуляция, устойчивые оговорки, интонации».
12. Пять пустых зеленых блокнотов З101-105.
13. Носовой платок (с бернстайновскими мишками).
14. С кухни: три батончика гранолы, пакетик «чириос», два яблока, четыре печенья и восемь морковок.
15. Темно-синяя парка с прорезиненными локтями.
16. «Лейка М1» и «Максимар»-гармошка среднего формата. {53}
17. Влагостойкая клейкая лента.
18. Радиоприемник.
19. Три пары часов.
20. Воробьиный скелет от орнитолога из Биллингса. {54}
21. Старая и дребезжащая землемерная цепь.
22. Железнодорожный атлас США.
23. Зубная щетка и зубная паста. Зубная нить.
24. Моя любимая мягкая игрушка, черепашка Тангенс.
25. Фотография нашей семьи, снятая четыре года назад, перед амбаром. Все смотрят в разные стороны – куда угодно, только не в объектив. {55}
51
Счастливый сломанный компас. Из блокнота З32
Два горных, один туристический и еще один, который не работал, но зато приносил удачу – доктор Йорн мне его подарил на двенадцать лет. Доктор Йорн и в самом деле классный. Он, верно, знает, как лучше. Если решил, что Бэйрдовская премия – это хорошая затея, значит, так оно и есть. Я постараюсь, чтобы он мог гордиться мной – как никогда не будет гордиться отец.
52
Игорь не очень-то сочетался со всем более старым оборудованием, но без него в экспедиции не обойтись. «Нельзя жить только прошлым», – как-то сказал мне один из членов Исторического общества Бьютта. Мне показалось, что в устах историка это довольно странное утверждение, но, по-моему, он был пьян.
53
Максимар (Я этой камере больше не доверяю.) Из блокнота З39
54
Учитывая хрупкость птицы, я долго терзался сомнениями, брать ли ее с собой, но в конце концов решил, что оставить дома воробья – все равно что остаться самому. Единственное, что отделяло меня от всех моих предшественников-Текумсе – это второе имя, Воробей.
55
Из этой фотографии хотели было сделать рождественскую открытку, да так и не сделали – скорее всего, осознав, что у нас не так много друзей, чтобы печатать специальные открытки. Да и вообще, кажется, время было совсем не рождественское.
Вещей оказалось раза в два больше, чем могло влезть в чемодан.
К несчастью, я не мог расстаться ни с одной из них, ведь этот короткий список и так уже был прорежен в четыре мучительных раунда шоу «Последний герой: аппараты». Наконец я кое-как застегнул молнию, аккуратно (и внутренне содрогаясь) усевшись на крышку сверху. Пока содержимое уминалось под моим весом, внутри что-то похрустывало: не то шестеренки, не то линзы. Однако я не сдвинулся с места – напротив, тихонько подбадривая чемодан, продолжал тянуть застежку.
– Ты справишься, дружище. Вспомни добрые старые времена. Они еще живы в тебе.
Разобравшись с чемоданом – гротескно раздувшимся, но победоносно застегнутым – я перешел к следующему вопросу: маленькой такой проблемке, как мне теперь добраться до Вашингтона.
Глава 4
На заметку бесстрашному путешественнику: Эта карта не предназначена для навигационных целей. Любая попытка воспользоваться ею для настоящего путешествия окончится тем, что вы потеряетесь где-нибудь в Канаде.
Взяв стакан воды, я стал пить крохотными глоточками, втягивая воду между передними зубами и глядя, как уменьшается ее уровень. Потом принес с кухни изюмину и попытался растянуть ее на двадцать укусов. Потом долго разглядывал чемодан.
И тут меня осенило. На самом деле, наверное, подспудно я все понял уже давно – недаром же положил в чемодан железнодорожный атлас, – однако только сейчас осознал по-настоящему. Решение было совершенно очевидным – правда, слегка опасным и не слишком надежным. Думая о нем, я аж подпрыгнул на опустевшем ковре, прямо на физиономии Мериуэзера Льюиса. Грядущее путешествие вдруг стало совсем реальным.
– А кроме того, – сказал я себе, – уж коли приключение, то пусть оно будет настоящим!
До Вашингтона (округ Колумбия), где меня ждет первая настоящая работа, на товарняке, зайцем. Как заправский бродяга.
Сдается мне, в каком-то отношении я такой же завзятый любитель исторических мифов, как и отец – только его спираль ностальгии по несбывшемуся направлена на кинематографический Запад долгих перегонов, а для того чтоб давление подскочило уже у меня, достаточно прошептать «шумный железнодорожный городок». В голове у меня тут же проносится нарезка кадров: переполненные народом платформы – целые семьи, обремененные грудами вещей, переселяются навстречу новой жизни на Дальнем Западе; шипение пара, угольный дым, колесная смазка, пыль, усатый проводник, скорбная тишина вслед за резким гудком, щуплый человечек спит на стуле рядом со станционной будкой, прикрыв лицо желтоватой газетой – а поперек газеты аршинными буквами заголовок: «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ЮНИОН ПАСИФИК ДЕШЕВО ПРОДАЕТ ЗЕМЛЮ!»
Ну ладно, ладно – признаю, сентиментальность заносит меня не в то время. В двадцать первом веке термин «трансконтинентальная железная дорога» уже не разбудит жар переселенческой лихорадки в нью-йоркских денди, как в шестидесятых годах века девятнадцатого – но знаете что? Такая вот технологическая амнезия – стыд и позор. Имей я хоть какое-то влияние на умы средних американцев, уж я бы постарался напомнить им о старых трансконтинентальных магистралях, протяжных вздохах паровых локомотивов, профессионализме, с которым усатый кондуктор смотрел на карманные часы ровно за минуту до прибытия в 10:48. Да ведь железные дороги произвели революцию в самой концепции времени! Целые города подстраивали свой суточный ритм под звук одинокого гудка, а путешествие через всю страну, прежде занимавшее три месяца, стало вопросом нескольких дней. {56}
56
О масштабе этого сдвига в американской концепции пространства и времени я могу судить по личному опыту, полученному, когда мы с Лейтоном играли в «Орегонскую тропу» на «Эппле» 86-го года (мы звали его Старой курилкой).
Наверное, обновить компьютерную базу нашего ранчо надо было еще лет двадцать назад, но и сейчас Старый курилка оставался исправной рабочей конягой. Хотя Грейси давно отказалась от него и завела себе розовенький лэптоп, похожий на сиденье от унитаза, мы с Лейтоном прощали старичку, что он такой дряхлый и весь в пятнах кетчупа после старой драки на хот-догах. Мы его любили – и по многу часов играли в «Орегонскую тропу» с ее убогой графикой. Мы всегда давали нашим персонажам имена погаже – например, Дерьмоголовый, Жополицый или Толстозадый – чтобы потом, когда они умрут от холеры, делать вид, будто нам совсем и не жалко.
И вот однажды – по-моему, всего за неделю до случая в амбаре – Лейтон обнаружил, что если ты в самом начале игры, в штате Миссури, в Индепенденсе, потратишь все деньги на волов: забудешь про одежду, еду и оружие, зато приобретешь армаду в сто шестьдесят голов крепкого рогатого скота, – то заложенная в игру программа не устанавливает твоему фургону ограничение скорости, а продолжает увеличивать ее на шесть миль в час за каждого вола. Таким образом ты можешь закончить игру за полдня, путешествуя со скоростью примерно девятьсот шестьдесят миль в час. Голый, голодный и без оружия – ты все равно стремительно пролетаешь через весь континент, и холера просто не успевает за тобой угнаться. Впервые выиграв игру таким образом, мы оба ошеломленно уставились на экран, пытаясь выкроить на наших ментальных картах место для мира, в котором возможно такое вот жульничество.
А потом Лейтон сказал:
– Отстойная какая-то игра.
Была ли моя ностальгия столь же ложной, как ностальгия моего отца? Ему принадлежал мир мифологии, мне – эмпирической науки. В своем пристрастии к железным дорогам я видел не ностальгию, а признание того, что поезда были – да и теперь остаются – технологической вершиной наземных путешествий. Автомобиль, грузовик, автобус – все они лишь заикающиеся братья совершенного локомотива.
Взгляните на Европу! Взгляните на Японию! Поезда – краеугольный камень их транспортной системы. Поезда эффективно и безопасно перевозят множество счастливцев: на пути из Токио в Киото вы можете на досуге подыскивать другие города-анаграммы, изучать разнообразие топографии и экологии центральной Японии, читать мангу, составлять карты ваших странствий, иллюстрируя их персонажами манги… или даже встретить вашу будущую жену – и все это беззаботно и со всеми удобствами переправляясь из пункта А в пункт Б.