Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера
Шрифт:
— Куда только нас не заносит в снах, — поморщился Полянский. — В позапрошлую ночь мне приснилось, что я работаю в Голливуде режиссером.
— Ты снимал порнофильмы? — деловито уточнил Данилов, сворачивая набок крышку на очередной бутылке.
— Почему сразу порнофильмы! — обиделся Полянский. — Я снимал обычное кино и переживал, что не смог заманить на главную роль Пенелопу Круз… И что с того?
— Дело в том, друг мой Гоша, — преувеличенно миролюбиво начал Данилов, — что мне снилось мое собственное прошлое, а не какие-то сказки. Дело в том, что каждую
— Она свободна, ты свободен. В чем же дело? — удивился Полянский. — Купи орхидею, это стильно и не шаблонно, Елена непременно оценит, приди на подстанцию в свой нерабочий день и сделай ей предложение. Нет, лучше так — подари ей цветы, поговори минут пять на разные темы, а затем пригласи ее в театр или на выставку. В Политехническом идет вполне подходящая выставка американского постера тридцатых — пятидесятых годов.
— Чем она подходящая?
— Интересно, забавно и есть возможность от экспоната протянуть параллель в жизнь.
— Хорошо, а что дальше?
— Тебе сколько лет?! — Полянский так стукнул ладонью по столу, что бутылки жалобно зазвенели. — Зачем ты задаешь глупые вопросы?!
— Наверное, чтобы услышать на них умные ответы, — улыбнулся Данилов. — Разрази меня гром, если я понимаю, как от плаката можно протянуть параллель в жизнь? Поясни, пожалуйста.
— Ну, например, встал ты перед постером «Касабланки», вздохнул и посмотрел на Елену. А она тоже вздохнула и посмотрела на тебя. Потом ты берешь ее под руку, слегка притягиваешь к себе и проникновенно говоришь, глядя в ее глаза: «Как хорошо, что у нас с тобой есть время все исправить!»
— А она маняще улыбается мне и кружится в танце по музейным залам, распевая при этом длинную страстную песню на хинди! Гоша, тебе снятся неправильные сны. Ты не в Голливуде картины снимать должен, а в Болливуде сценарии писать! Нарасхват пойдут!
— Да ну тебя! — на этот раз Полянский, кажется, обиделся всерьез. — Пойду сварю кофе!
Он взял опустевшее блюдо, поставил на него две тарелки — свою и Данилова, полные рыбьих голов и костей, смахнул туда же сор со стола и удалился, даже не взглянув на Данилова. Стоило ему выйти, как Данилов поднялся, развернул свое кресло, поставил перед ним низкий резной столик красного дерева, единственный антикварный предмет в доме Полянского. Владелец утверждал, что столик некогда принадлежал Наполеону Бонапарту, но Данилов не спешил этому верить. Включил телевизор, уселся в кресло, водрузил ноги в носках на столик и защелкал кнопками на пульте в поисках канала путешествий.
— Вова! — от возмущения, вернувшийся с кофе и сухофруктами, Полянский чуть не выронил из рук поднос. — А ну убери ноги с мебели, на которой писал свои приказы Наполеон!
— Французский император был коротышкой, но не настолько, — Данилов остался сидеть в прежней позе, только слегка приглушил звук у телевизора. — Писать за таким столиком мог только гном или хоббит. Уж не возьмешься ли ты утверждать, что этот колченогий уродец принадлежал самому Фродо Бэггинсу?
— Убери ноги! — Полянский поставил на стол две дымящиеся чашки и вазочку из трех секций с курагой, изюмом и черносливом.
— И заруби себе на носу, — невозмутимо продолжил Данилов, — что императоры не пишут сами своих приказов, для этого существуют писцы. Императоры только подписывают приказы и прикладывают к ним личную печать. Кстати, как выглядела личная печать Бонапарта?
— Не знаю, — Полянский собрал на поднос пустые бутылки.
— Жаль, — Данилов выглядел искренне огорченным. — А то можно было бы вырезать ее в углу этой подставки для ног в подтверждение твоих слов.
— Идиот! — кратко высказался Полянский и унес поднос с пустыми бутылками на кухню.
Когда он вернулся, то застал Данилова пьющим кофе в прежней позе. Только на экране телевизора вместо передачи о путешествии в Конго под ритмичную попсовую музыку кривлялись три полуголые девицы.
— Перед визитом к тебе я вымыл ноги и надел чистые носки, — сообщил Данилов. — И надо сказать, что я не зря так готовился — кофе ты варишь превосходный.
— Твое счастье, что у меня дома нет цианистого калия… — пробурчал Полянский, усаживаясь в свое кресло и беря чашку с блюдца.
— Так вот…
Данилову надоело издеваться над приятелем. Он поставил чашку на стол, встал, вернул кресло в прежнее положение и, усевшись в него, продолжил пить кофе.
— …не подумал ли ты, что я рискую получить еще один щелчок по носу? Не швырнут ли мне в лицо мой букетик и не пошлют ли меня с моим приглашением куда подальше?
— Все, конечно, может случиться, — пожал плечами Полянский, — но, может быть, и не швырнут, и не пошлют.
— На «авось» в подобных вопросах полагаться нельзя, — заметил Данилов. — Не тот случай.
— Скажи мне, только честно — если бы ты был на все сто уверен в успехе, ты бы сделал шаг навстречу?
— Сделал бы, — Данилов поставил на стол чашку и повторил: — Сделал, и не один шаг, а несколько. Но зная, что меня не отвергнут, как десять лет назад! Не посмеются надо мной!
— Я почему-то уверен, что не отвергнет, — Полянский отправил в рот сушеный абрикос и стал тщательно его жевать.
Разжевал, проглотил и добавил:
— Мне и тогда казалось, что вся эта история с ее замужеством была всего лишь попыткой подстегнуть тебя к более решительным действиям…
— Попыткой?! — Брови Данилова взметнулись ввысь. — Хороша была попытка! Она вышла замуж, родила ребенка…
— Но ведь ты ничего не предпринял! — напомнил Полянский. — Вот она и нашла себе другую опору.
— Подпорку!
— Называй как хочешь — суть едина. Не сбрасывай со счетов то, что ты жил у себя дома, а она приехала в Москву из Нижнего Новгорода…
— Из Великого.
— Пусть будет из Великого, дело не в этом. Дело в том, что ей надо было как-то устраивать свою жизнь, закрепляться, пускать корни…