Невеста Борджа

Калогридис Джинн

Я знала, что у Джофре есть старший брат Чезаре, кардинал Валенсийский, некоторыми именуемый Валентино. Однако же утром, во время аудиенции у Папы, когда Джофре подошел к этому молодому кардиналу, я не сообразила, что это он и есть.

Мы повернулись друг к другу и обнялись, как подобает придворным, связанным родственными узами, взяв друг друга за руки чуть повыше локтей. Я подставила ему щеку и была поражена, когда он поцеловал меня в лоб. У него была густая борода взрослого мужчины, и я задрожала, когда она скользнула по моей коже.

— Примите мою исповедь, ваше святейшество, — сказал Чезаре, не отрывая взгляда от меня. —

Я завидую моему брату. Он заполучил воистину прекрасную женщину.

Все вежливо засмеялись.

— Вы слишком добры, — пробормотала я. Александр уселся, тем самым позволяя всем прочим занять свои места, и, улыбаясь, указал на Чезаре.

— Ну разве он не остроумен? — сказал Папа с искренней любовью и гордостью. — Господь благословил меня самыми красивыми и умными детьми во всем христианском мире. И я благодарю Бога за то, что все вы теперь со мной и у вас все благополучно.

Неумение Папы справляться с собственной похотью внушало мне отвращение, но сейчас я заметила, как его сыновья и дочь расцветают от похвалы. Очевидно, Александр был широкой натурой, не скупящейся на чувства, и я тоскливо подумала: интересно, а каково это — иметь такого доброго и любящего отца?

Во время пира я мало ела и мало разговаривала, хотя остальные смеялись и болтали от души. Я же занималась тем, что слушала Чезаре. Мне немногое запомнилось из его речей, но его голос и манеры были подобны бархату.

Пир был исключительно семейным, но семья была обширная, и мне предстояло запомнить множество имен. Я уже знала кардинала Монреальского — он был свидетелем при осуществлении нашего с Джофре брака.

Через изрядное время после восхода луны Папа положил мощные руки на стол и отодвинулся — и все остальные тоже поспешно встали.

— А теперь в гостиную, теперь прием, — объявил он.

От выпитого вина голос его сделался хриплым.

Мы перешли в самую большую комнату этих покоев, где нас ждала небольшая толпа. Завидев нас, музыканты заиграли на лютнях и свирелях. Хоть нас и не представляли друг другу, я сразу же узнала ту, кого в Риме именовали Ла Белла, — знаменитую Джулию, с лицом, прекрасным, как у античной мраморной статуи. Ее светло-каштановые волосы были заплетены в косы, уложены на голове и спрятаны в сеточку; лишь несколько вьющихся прядей обрамляли лицо. На Джулии было бледно-розовое шелковое платье, очень пышное, из тончайшей ткани, и складки при малейшем ее движении шли волнами. Ее большие, с тяжелыми веками глаза смотрели до странности робко для женщины, владеющей сердцем такого могущественного человека. Я не почувствовала в ней ни злобы, ни притворства. Очевидно, благосклонность его святейшества досталась Джулии без всяких усилий или манипуляций с ее стороны. Она напоминала ребенка, ошеломленного чересчур роскошной игрушкой.

С ней был ее муж, Орсино Орсини. Взгляд его единственного глаза — второй он потерял несколько лет назад — был рассеянно устремлен куда-то вдаль. Орсино был невысоким, коренастым, мрачным — и явно покорным судьбе. За ним и его женой внимательно следила его мать, племянница Папы, Адриана Мила, дородная матрона с проницательным, оценивающим взглядом и морщинами на лбу, вызванными привычкой озабоченно хмуриться. Адриана была искусным тактиком. Она заслужила изрядную благосклонность Папы не только потому, что свела его с Джулией, но еще и потому, что содействовала возвышению Лукреции при дворе Папы. Несомненно, ни один человек, очутившийся на попечении этой женщины, не смог бы обучиться искусству доверия.

Здесь же присутствовали и другие люди: дворяне с женами, члены папской свиты, еще кардиналы, а также женщины, которых отчего-то никто не сопровождал и которых мне не представили. Вечер была совершенно неофициальный, совсем не такой, к которым я привыкла в Неаполе и Сквиллаче: там мы с Джофре занимали троны, а дворян и родню рассаживали в строгом соответствии с рангом. Здесь же для его святейшества принесли трон и поставили так, чтобы ему удобно было наблюдать за происходящим, но все прочие перемещались, как им угодно, время от времени перенося подушку или стул туда, куда им больше нравилось, и с легкостью покидали свои места, которые тут же занимали другие гости.

Это меня не волновало. При каждом дворе свои обычаи. Но затем принесли стул для Джулии, чтобы она могла сесть возле Папы, и, когда Папа заметил ее, он тут же двинулся ей навстречу и поцеловал ее при всех без всякой скромности, а потом велел садиться рядом с собой.

Это несколько шокировало меня. Моя мать была любовницей принца, но отец никогда не сажал ее рядом с собой и не целовал прилюдно. А ведь здесь, в конце-то концов, Ватикан! Кроме того, мне противно было думать, что эти самые руки, которые сейчас ласкали Джулию, несколько часов назад с такой легкостью протянулись ко мне. Однако я никак не проявила своих чувств. Образцом мне послужил Джофре. Он отнесся к поведению своего отца как к чему-то совершенно естественному, и я постаралась по мере сил подражать ему.

Тем временем начали разливать вино. Я выбрала себе вино, разбавленное водой, да и того выпила всего пару бокалов.

— Я бывала в Неаполе и кое-что знаю о нем, — обратилась ко мне Лукреция, — но никогда не была в Сквиллаче. Расскажите мне об этом городе.

Как и я, она приняла меры к тому, чтобы не выпить лишнего. Она была слишком занята — оценивала меня и возможную силу нашего соперничества.

— Сквиллаче довольно красив на свой лад. Он расположен на берегу Ионического моря, и, хотя побережье там не такое живописное, как в Неаполе, — там ведь нет Везувия, — гавань очень мила. В городе много ремесленников, славящихся своей керамикой.

— Он такой же большой, как Неаполь?

— О нет! — фыркнул Джофре.

Чезаре, помалкивавший до этого момента, любезно произнес:

— И тем не менее он очарователен, насколько я слыхал. Размеры и красота не всегда связаны между собою.

Лукреция склонила голову набок и слегка прищурилась.

— Ах, иногда меня тянет к простоте провинциальной жизни. Рим так огромен, а требования времени так велики, что иногда это просто подавляет. Кроме того, мы должны производить впечатление на население во время всех общественных торжеств. Боюсь, здешние жители куда более пресыщены, чем в Сквиллаче, и ожидают большего.

Я вскинула голову, чувствуя себя несколько оскорбленной: неужели она имеет в виду мой утренний наряд, нарочито скромный и сшитый так, как подобает почтенной замужней женщине, который я специально надела для того, чтобы она, Лукреция, могла блеснуть во время нашей первой встречи? Если так, то я больше не повторю этой ошибки.

— Лукреция! — позвал Папа, явно захмелевший. — Потанцуй для нас! Станцуйте вместе с Санчей!

Он сидел, обнимая Джулию; когда он привлек ее к себе и поцеловал, та хихикнула.