Невеста Борджа
Шрифт:
— Нет, — отрезала я. — Не вступлю. Я ценю вашу проницательность, кардинал.
— Пожалуйста, зовите меня Чезаре! — На лице его промелькнула улыбка; зубы, показавшиеся из-под усов, были мелкими и ровными. — Я кардинал не по призванию, а исключительно по настоянию отца.
— Чезаре, — повторила я.
— Лукреция способна быть очень ласковой и пылкой в своих привязанностях, — с любовью произнес он. — Больше всего она любит веселиться, играть, как дитя. Ей нечасто выпадает такая возможность, учитывая ответственность, которую
Я слушала, кивая и стараясь сосредоточиться на его словах, а не на движении его губ, на высоких, красиво вылепленных скулах, на золотистых проблесках в темной бороде, порожденных игрой света. Но, сидя рядом с ним, я чувствовала, как колено мое теплеет, как будто сами мои мышцы, кости и внутренние органы тают подобно снегу под ярким солнцем.
Чезаре завершил свою мысль. Должно быть, мои ощущения как-то отразились у меня на лице — судя по тому, какое странное, уязвимое и вместе с тем нежное выражение приобрело его лицо. Он подался ко мне и нежно коснулся моей щеки.
— Сегодня утром вы выглядите как королева, — пробормотал он. — Прекраснейшая в мире королева, с прекраснейшими на свете глазами. По сравнению с ними изумруды кажутся простой галькой.
От этих слов меня бросило в дрожь. Я подалась навстречу его руке, словно кошка, напрашивающаяся на ласку. Мое чувство к Чезаре было таким могущественным, что я едва не позабыла про свои брачные обеты.
Но Чезаре тут же отдернул руку, словно обжегшись, и вскочил со скамьи.
— Я просто пес! — воскликнул он. — Шлюхин сын, мерзавец! Вы понадеялись, что я защищу вас от домогательств моего отца, а теперь я веду себя ничуть не лучше его!
— Это совсем другое, — сказала я, едва справляясь с голосом, чтобы он не дрожал.
Чезаре в смятении повернулся ко мне.
— Но как? Вы — жена моего брата!
— Я — жена вашего брата, — прошептала я.
— Тогда чем мое поведение отличается от поведения моего отца?
— В вашего отца я не влюблена.
Я залилась краской, испугавшись собственных слов, собственной дерзости. Казалось, я совершенно утратила власть над собою. Я была совершенно беспомощна, как некогда — моя мать.
И все же я не жалела о своих словах. Когда я увидела, какая радость и страсть вспыхнули в глазах Чезаре, я протянула ему руку. Он принял ее и сел рядом.
— Я не смел надеяться…— пробормотал он, запнулся, потом начал заново: — С того самого момента, как я впервые увидел вас, Санча…
Он умолк. Я не знаю, кто из нас первым потянулся навстречу губам другого. Чезаре пытался сдерживаться; он прижал меня к себе и целовал, время от времени осторожно покусывая мои губы. Я взяла его руку и положила себе на грудь.
— Не сейчас! — выдохнул он, но руки не убрал. — Слишком рискованно. Нас могут увидеть.
— Тогда сегодня ночью, — сказала я, трепеща от собственной дерзости. — Назовите самое безопасное время и место.
— Здесь. В два часа после полуночи.
Так мы стали соучастниками. Тогда эти слова прозвучали для меня райской музыкой. Я совсем позабыла о том, что много лет назад предсказала мне стрега, — что мое сердце может уничтожить все, что я люблю. Но даже если бы я и помнила о ее пророчестве в тот солнечный день, в саду, рядом с Чезаре, я не поняла бы его, не предугадала бы, какой чудовищной и жестокой станет наша страсть много лет спустя.
Когда Джофре наконец-то встал и оделся, ему уже пора было сопровождать меня на праздничную мессу в собор Святого Петра. Это он и сделал, болезненно щурясь от яркого римского солнца, когда мы с ним во главе нашей свиты шли к древнему собору, расположенному рядом с Ватиканом.
К счастью, после вчерашнего вечера с его избытком вина и чужими женщинами Джофре был подавлен и помалкивал; он с некоторым недоумением взглянул на мое роскошное платье, но не стал допытываться, чем вызвана такая перемена в стиле одежды. А переполнявшее меня возбуждение он, кажется, вообще не заметил.
Я не могла сдержать улыбку. Всякий раз, когда я вспоминала поцелуй Чезаре, меня захлестывало ликование. Меня больше не заботило, что его святейшество или Лукреция думают обо мне. Меня не волновало, помнит ли Папа о том, как я отказала ему, или нет и собирается ли он мстить мне: если я проживу достаточно долго, чтобы встретиться сегодня ночью с Чезаре, мое счастье не омрачит уже ничто. Все мои мысли и чувства были сосредоточены на том блаженном моменте, когда мы с моим любимым останемся наедине.
Мы вошли в собор Святого Петра. Он был построен двенадцать столетий назад, и внутренний его вид вполне соответствовал этому возрасту. Я ожидала встретить здесь пышность и великолепие, но каменные стены собора были покрыты трещинами и осыпались, а пол был таким истертым, что мне пришлось идти очень осторожно, чтобы не споткнуться. Ни сотни горящих свечей, ни пурпурная, расшитая золотом напрестольная пелена на алтаре не рассеивали мрака. Благовония лишь усиливали духоту. Возникало такое чувство, будто идешь по огромной гробнице. Хотя, пожалуй, это было вполне уместно — ведь, как говорили, святой Петр похоронен здесь, под алтарем.
Но все это не могло омрачить моей радости. Нас с мужем развели в разные стороны, и я заняла место среди прочих женщин семейства Борджа. Лукреция еще не прибыла, но хрупкая, неземная Джулия уже была здесь — вместе с въедливой, ничего не упускающей Адрианой и их фрейлинами. Мы, женщины, стояли в середине церкви, перед алтарем. Сбоку был возведен трон для его святейшества, а рядом с ним установлены сиденья для кардиналов. Многие кардиналы уже заняли свои места, но я поймала себя на том, что с нетерпением высматриваю среди них одного-единственного — Чезаре.