Невеста Борджа
Шрифт:
— Сможешь ли ты хоть когда-нибудь полюбить меня? — спросил он; в голосе его дрожали слезы. — Моя Санча, полюбишь ли ты меня хоть когда-нибудь?
— Ты — мой принц, — ответила я ему. Я могла обманывать Джофре с Чезаре, но я не могла солгать ему в лицо. — Я с каждым днем все больше привязываюсь к тебе.
Голова Джофре качнулась; к нему подкрадывался сон.
Я воспользовалась женской уловкой, о которой мне рассказали перед свадьбой; я напрягла свои внутренние мышцы и крепко сжала член Джофре, тем самым достаточно возбудив его,
Он вздохнул и перекатился на спину. Почувствовав, что он снова находится на грани сна, я сунула ему в руки штаны и подтолкнула его.
— Тебе надо поскорее вернуться в свои покои, — сказала я, никак этого не объясняя. — Давай я тебе помогу.
Утомленный вином и сексуальной разрядкой Джофре слишком плохо сейчас соображал, чтобы спорить. С моей поддержкой он доковылял до двери.
Там я наградила его легким поцелуем, уже вошедшим между нами в обычай.
— Спокойной ночи, милый.
Я вернулась в кровать. Если все то, что мне рассказывали о Боге, правда, то я проклята, и проклята за дело; меня захлестнуло ощущение вины. Я не хотела предавать своего мужа, но сердце не оставляло мне иного выхода. «Ты мерзкая, — сказала я себе. — Злая. Как ты можешь быть так жестока с человеком, который любит тебя?» Но даже в этот момент, с ногами, липкими от семени моего мужа, я мечтала о его брате и о предстоящей встрече. Мои чувства к Чезаре были так сильны, что я ничего не могла с собой поделать. Какая злая ирония судьбы: эта ослепительная любовь пришла к нам слишком поздно, после того, как мы оба принесли обеты, запрещающие нам наслаждаться ею.
Я вытерлась куском ткани. Наконец подошло назначенное время. Я встала и в темноте кое-как оделась.
Прочие дамы крепко спали, но донну Эсмеральду было не так-то легко одурачить. Когда я с непривычки неловко пыталась зашнуровать корсаж, дородная пожилая матрона, облаченная лишь в льняную ночную сорочку, вошла ко мне в комнату.
Она ничего не сказала. Поскольку в комнате было темно, я не могла разглядеть ее лица, но чувствовала ее неодобрение и вполне могла представить ее мрачный взгляд.
— Мне не спится, — поспешно сказала я. Эсмеральда продолжала молчать, и я потребовала:
— Помоги же, наконец, зашнуровать корсаж! — Эсмеральда подчинилась, с силой дергая шнурки.
— Это приведет лишь к новым неприятностям, мадонна. — Я была слишком порывиста и слишком опьянена любовью, чтобы стерпеть правду.
— Я же сказала тебе, мне не спится! Я пойду подышу свежим воздухом.
— Молодой женщине не следует ходить одной в такое время. Позвольте мне сопровождать вас или позовите кого-нибудь из стражников, — настойчиво сказала донна Эсмеральда.
— Зашнуруй корсаж и оставь меня! Вчера вечером я ушла с пира одна и успешно добралась до своих покоев, разве не так? Я вполне в состоянии защитить себя.
Некоторое время Эсмеральда ничего не говорила — просто закончила работу и отступила на шаг. Наконец она вздохнула; она прекрасно знала меня и не могла не высказать то, что было у нее на уме.
— Не совсем так, мадонна. Вчера вечером вам понадобилась помощь.
Я была слишком поражена, чтобы отвечать. Откуда кто-то, кроме меня самой и Чезаре, мог узнать о неучтивости его святейшества? Если донна Эсмеральда уже была посвящена в эту тайну, значит, мне нечего и мечтать о том, чтобы скрыть наш роман с Чезаре от обитателей папского дворца.
Но я сказала себе, что меня это не волнует.
— Я не стану больше говорить с вами об этом, — в конце концов произнесла Эсмеральда. — Я знаю, что вы своенравны и глухи к доводам рассудка. Но хотя бы услышьте меня, если можете: это приведет вас к еще большей опасности, чем та, с которой вы столкнулись прошлой ночью. Не менее. Вы — Ева в райском саду, и вы встретились со змеем.
— Оставь меня, — приказала я и закрыла лицо вуалью.
После по-летнему жаркого дня ночной воздух сделался лишь немного прохладнее; я привыкла к прибрежным туманам, но Рим не имел подобного покрова. Мне приходилось полагаться на темноту и мою вуаль, чтобы скрыть мой первый обман.
В небе облака наполовину заслонили прибывающую луну. В таком скудном свете, да еще и с темной вуалью на лице, я двигалась, то и дело останавливаясь, будто полуслепая. Сад казался совершенно незнакомым: яркие краски листвы сменились серыми тенями, розы и апельсиновые деревья превратились в незнакомцев. Я нерешительно шла по дорожке, сражаясь с паникой. Где мне сворачивать, сейчас или на следующей развилке? А вдруг я заблужусь и Чезаре подумает, что я одурачила его, и в негодовании уйдет из сада?
Или это он меня одурачил?
Я выругала себя за подобные страхи. Я жалела о том, что моя любовь к Чезаре так сильна, потому что она делала меня слабой.
Вздохнув поглубже, чтобы успокоиться, я приняла решение и свернула на ближайшей развилке. И сразу же разглядела каменную скамью под оливой, и что-то темное шелохнулось на фоне светлого камня — силуэт человека.
Чезаре. Мне хотелось закричать, словно девчонке, и кинуться к нему, но я заставила себя идти медленно и царственно: он и сам не захотел бы иного.
Он тоже был одет в черное и весь, кроме лица и рук, сливался с ночной тьмой.
Он ждал, высокий и величавый, пока я подойду к нему — а потом мы отбросили всякую сдержанность. Я не знаю, кто из нас сделал первое движение. Возможно, это произошло одновременно, но я не почувствовала никакого промежутка времени между тем моментом, когда я шагнула к Чезаре, и тем мгновением, когда моя вуаль полетела в сторону и мы слились в объятиях — губы с губами, тело с телом — так крепко, что мне почудилось, будто я растворяюсь в его плоти. Жар этих объятий был так силен, что, если бы не наши сплетенные руки, я рухнула бы без чувств.