Невеста для отшельника
Шрифт:
Из дневника:
«Как тоскливо на душе! Конечно же, он был с женщиной, потому и не пустил меня. Я это поняла по его растерянным глазам. Я впервые его видела таким. Уж лучше пусть он бывает с ними, но я никогда не хочу больше видеть у него такие глаза. Его надо спасать. Но как? А ведь перед отъездом я словно предчувствовала беду. Просто я, наверное, не прощаю ни малейшей ошибки ни себе, ни людям. Надо выследить, кто к нему ходит, увидеть ее, а потом решить, как ему помочь.»
…Мои чувства в тот вечер были растоптаны.
Сегодня, когда я вошла к нему со шкурой евражки, он спал. Я некоторое время стояла в рассматривала его. Даже во сне не сходит с лица печать постоянной боли, которая начала изматывать его за год до моего приезда на Чукотку. Если бы мне приехать на год раньше! Не знаю, что у него там было в той семье, но, очевидно, они недостаточно берегли друг друга. Это сейчас сплошь и рядом. А мне Котенка надо беречь, чтобы продлить ему жизнь.
Новое несчастье — этот проклятый белый медведь! Если даже и заживет рука, как бы не было последствий на нервной почве. Такое испытать! Да я бы умерла от сердца…
Обедали в Зале Голубых Свечей, Когда я вхожу туда, сразу ищу глазами его портрет. Интересно, он меня считает совсем дурочкой? Моя игра может зайти слишком далеко, и я ему попросту надоем со своими глупыми штучками. Может случиться и так, что впоследствии он будет стесняться знакомить меня с друзьями, бывать со мной в гостях. «Она ведь у меня, господа, дурочка. Я ее люблю, но…» А я должна быть источником помощи для него в трудные минуты, когда уже ждать помощи неоткуда. К тому же я должна освободить себя от всего дурного: не привязываться к вещам, не завидовать, не быть злой, тщеславной, не оглядываться на чужое мнение. Не может быть, чтобы эти качества вызвали у близкого человека чувство разочарования! Ведь так совершенствуешь не только себя самого. Можно усовершенствовать и весь мир, если не позволять себе ни одной подлой мысля, ни одного подлого поступка — благородство мысли и благородство действий! Так говорил Джек Лондон.
…Мне нравится изучать свойства лекарственных трав. Разве это не дело? Это настоящее дело!
— Представляешь, в бруснике больше каротина, чем в моркови. А шикша нормализует давление — хоть высокое, хоть низкое. Мы следующим летом наберем ягод и будем жить-поживать да детей наживать.
— Чего, чего? — встряхиваюсь я, не уловив момент, когда Лариска переключилась с гадания на бруснику, с брусники на детишек. — Какие дети?
— Да я пошутила, — Она улыбается, но от меня не ускользнула мгновенная тень, омрачившая ее глаза. — Это такая поговорка. Есть у тебя сын — и хватит. Все равно он подрастет и будет приезжать к нам, а потом внучка появится. Будем нянчиться…
Эге-ге, малышка! Язык вертится вокруг больного зуба. Ты женщина и никуда от этого не денешься, как бы ни скрывала. Но пойми, не здесь же, не в бухте Сомнительной. А учеба? Десять классов — это не так мало, если ты что-то умеешь. А ты кроме гимнастики да печатания на машинке — ни-че-го.
Вслух говорю другое:
— Не печалься. Все у нас с тобой образуется, Я ни о чем не забываю, положись на меня.
— Я и так полностью тебе доверяю. За тобой я как за каменной стеной. Как ты решишь, так и будет. Но все же ты мне иногда говори…
Она вдруг беспомощно разводит руками и оглядывает стены. Я понимаю ее взгляд. Он хочет охватить не одни эти стены, но и весь пустынный кран со льдами, ветрами, безлюдьем, холодом, риском. И у меня впервые возникает мысль, от которой я ежусь: «А хорошо ли ей здесь? Правомерна ли только моя точка зрения? Наконец, что это — любовь или, может, иллюзия? Как совместить обоюдные интересы, чем жертвовать и где предел этих жертв?»
От таких раздумий у меня сводит скулы. Чтобы выиграть время для ответа, я включаю «Спидолу»:
— Из-за шума и вибрации жители близ аэропорта имени Кеннеди требуют запрета посадок тяжелых реактивных самолетов «Конкорд»…
— Пьяные офицеры западно-германской армии запалили на площади костер и кричали: «Сожжем еще одного еврея»…
— Реактивный дождь над Норвегией…
— Впервые официально объявлено о населении Китая — она составляет девятьсот миллионов человек, хотя, по мнению некоторых зарубежных специалистов, эта цифра достигла одного миллиарда…
— Спокойной ночи, малыши!..
Лариса задумчиво проводит гребнем но своим непокорным завиткам — транзистор тотчас отзывается треском. Это явление почему-то нас всегда смешит.
— Мы с ним в сговоре, — хохочет Лариса.
Я тоже смеюсь, по транзистор выключаю.
— Ты просишь иногда говорить тебе… Я думаю, что от тебя ничего не скрываю, — вру я ей и делаюсь серьезным потому что не все мысли можно доверить даже любимому человеку. Я тоже в иные моменты подвержен сомнениям, и тогда будущее мне кажется зыбким. Но я не имею права об этом говорить, и это меня дисциплинирует. Я просто не могу позволить себе показаться рядом с ней слабым, потому что я, как ни говори, проникся уважением к ее почти восьмилетнему стремлению ко мне, к ее чувству, которым она жила все эти годы. Мне остается благодарить судьбу за то, что она подарила мне ту далекую встречу в редакционном коридоре.
— Не надо печалиться, — говорю я. — У нас с тобой все хорошо. Ты моя последняя и самая чудесная гавань. Зима пролетит незаметно, будем работать, читать, учиться. А весной, когда приедут люди, уедем. Если захочешь, я снова уйду в газету, и нам дадут квартиру. Везде и всегда требуются хорошие журналисты. Если захочешь, уедем на материк, будем жить в Суздале, и я куплю лошадь. Как думаешь, сколько она стоит!
— Да мой дедуся тебе бесплатно с радостью отдаст свою.
— Коняка мне не нужна. Скакун нужен, с кавалерийским седлом.
— Я думаю, рублей триста стоит.
— На фига мне за триста! Это несерьезно, говорят, орловский рысак — ну, средний — стоит две с полтиной…
— Давай его купим.
— А денег не жалко?
— Денег мне вообще не жалко. Если ты будешь со мной, то у тебя будут деньги. Я очень экономна. Другие женщины, что ни год, покупают кольца, серьги, шубы. А мне этого не надо.
Вот чертовка! Я знаю, в чей огород летят камешки… Во всяком случае это звучит трогательно — женщина остается женщиной.