Невеста из ниоткуда
Шрифт:
– Кланяйся, кланяйся, дщерь! – громко зашептала оставшаяся у порога Здрава. – Кланяйся.
Что ж, надо, так надо. Раз уж тут так принято. Спина-то не переломится.
Запоздало поклонившись, Женька смущенно улыбнулась и поздоровалась:
– Здравствуйте, ваше… э… величество.
– Здрава и ты будь, – хмыкнув, великая княгиня буравила девчонку огненными, глубоко посаженными глазами, словно задумала просверлить насквозь. – Как отец твой, как родичи? Все ли по добру, по здорову?
– Все по добру, по здорову, спасибо, –
– Хм… – Княгиня пожевала губами и махнула стоявшим поодаль людям в богатых одеждах. – Коли Рогвольд Ладожанин пожаловал, так пусть сюда идет. Когда он в Альдейгу-то?
– Сегодня с полудня собрался, матушка.
– Почто поздно так?
– К радимичам хочет по пути завернуть, торговлишку повести.
– Торговлишку?! У радимичей? – Ольга покривилась и неожиданно захохотала, громко и гулко, а потом, отсмеявшись, хмыкнула. – Это он напрасно надеется. Вряд ли у радимичей что-то осталось после Свенельдовых отроцев. Где сам-то Свенельд?
– Гридей на позадворье учит из луков бить, матушка.
– Будто больше учити некому… Ладно. Ты! – резко повернувшись, великая княгини ткнула в Женькину сторону корявым старческим пальцем, искривленным жестоким артритом. – Красива девка, что и сказать, хоть и тощевата. Сынку моему понравишься… А вот мне пока – не очень! Вижу, нет в тебе ни почтенья, ни благонравья, ни страха. Одна, прости господи, гордыня да еще дурость детищая. Пошла покуда прочь… На свадьбу добро даю, что уж, весян обижать не будем. Но ты, девка, смотри! – Ольга погрозила кулаком. – Гордыню свою не уймешь, огребешь по полной, усекла?
Ну, не так, конечно, княгиня киевская сказала, не «огребешь по полной», как-то позаковыристей, по-старинному выразилась, но смысл был именно такой, это Тяка «усекла» точно.
Обиду стерпев (выпендриваться-то зря не дура же!), девчонка поклонилась молча, ушла, столкнувшись на крыльце с красивым, лет тридцати, мужчиной – чернобородым, светлоглазым, в узком, поверх длинной рубахи, кафтане с блестящими круглыми пуговицами, при мече в ножнах на кожаной перевязи и с пирсингом – в левом ухе красовались аж пять золотых серег!
Женька хмыкнула – с пирсингом у нее были отношения сложные. Тяка знала – читала да и люди рассказывали, – что в серьезные-то организации не особо с пирсингами да татушками берут. Раздеваться, конечно, не заставляют, да потом вдруг какой-нибудь там пикничок, купание, медосмотр… Могут «за несерьезность дресс-кода» и выгнать, бывали случаи, говорят. А ведь хорошая работа – это почти что единственный шанс в городе зацепиться, выжить. Потому и училась Женька старательно… вот только, дура, когда впроголодь жить надоело, взяла да бросила, о чем потом жалела. Оттого и денег хотела срубить – восстановиться, доучиться бы! Срубила, блин… Теперь вот здесь, в десятом веке, сиди, да попробуй, выберись!
– Ах, прошу простить, – незнакомец поспешно посторонился. – Ты очень красивая, госпожа – вот и засмотрелся.
– В гостях, – зачем-то соврала Женька. – А вы…
Не успела спросить – из дверей уже нетерпеливо махали, давай-ко, мол, поскорей. Следом за чернобородым красавцем четверо парней, приседая, тащили огромный сундук. Интересно, что в нем такое? Подарки? А-а-а, верно, это свечки, а мужик – ладожанин Рогвольд, его там Кабаниха-то и дожидается, подарков богатых алчет.
Вернувшись к себе в горницу, Женька отпустила – а скорей, прогнала! – слуг и, усевшись на лавке у окна, принялась смотреть вниз, во двор. Так, от нечего делать.
– Может, тебе, госпожа моя, орешков каленых принесть? – заглянула в покои Здрава.
Невестушка махнула рукой:
– А и принеси, тетушка.
Каленые-то орешки, да в безделье – самое то! Как семечки пощелкать.
– Вот, госпожа!
Почти тотчас же прибежала с поклоном малолетняя девочка, притаранив две плетеных из лыка корзиночки, маленькие, в каких обычно продают белые грибы у метро разного рода выжиги.
– Тут от, в скорлупе орешки, а здеся – колотые. Какие, госпожа, похощешь?
– Обои давай. Откуда орехи-то, чай, не осень?
– Так грецкие же! С Царьграда, с землицы ромейской.
Усевшись у окошка с орехами, Летякина смотрела на двор, на реку, за ворота.
– Любуешься? – усмехнулся внизу тот самый чернобородый купец, что едва не сбил с ног княжью невесту. Рогвольд Ладожанин.
Девушка улыбнулась:
– Да уж, красиво. А вы уже от княгини?
– От нее, да. Жду, когда слуги пустой сундук принесут – заносил в подарок воску, да меду липового, да свечек. Я – Рогвольд из славного Альдейгьюборга. А тебя как зовут, краса?
– Женька… Евгения.
– Латинское имя! Ты что – латинянка? В распятого Бога веришь?
– А ты не веришь?
– Я верю в своих.
– Вот и я в своих. Слушай! – девушка и сама не заметила, как перешла на «ты», да Рогвольд и не возражал, видно было – девчонка ему нравилась, да Тяка это и сама чувствовала… и нельзя сказать, что чувство сие было так уж и неприятно. Тем более…
Тем более купец-то явно не знал, кто она и зачем здесь! И собирался домой, в Ладогу! Через этих, как их… ну, футболист-то такой был… муж Татьяны Булановой. Радимов, вот. Так, может…
Женька выкинула орехи:
– Ты ведь домой, в Ладогу, а?
– Да, – с улыбкой отозвался купец. – Через радимичей. Там кое-что сторгую.
– А ты не мог бы меня с собой взять? Мне тоже до зарезу в Ладогу надо, – умоляюще промолвила девчонка. – Я заплачу, ты не бойся. Сбежать от своих хочу… к дальним родичам.
– А кто у тебя в Ладоге? – переспросил Рогвольд. – Может, я знаю?
– Может, и знаешь. – Тяка повела плечом. – Урмана, колдунья – тетка моя троюродная.
– Урмана!!! – Торговец едва ль не подпрыгнул. – Ты – из ее рода?!