Невеста каторжника, или Тайны Бастилии
Шрифт:
При этом генерал указал на офицера, присутствовавшего на допросе. Виктор поклонился офицеру.
— Я рассчитываю на вашу честность, господин мушкетер, и надеюсь, что вы не будете пытаться убежать от господина лейтенанта, не употребите во зло то снисхождение, которое я вам оказываю, принимая во внимание ваше военное звание.
— Нет, этого я никогда не сделаю, господин генерал.
— В таком случае я не ошибся в вас.
— Только у меня к вам просьба, господин генерал.
— Говорите откровенно, господин мушкетер. Если это будет зависеть
— Та бедная девушка, которая вместе со мной старалась освободить Марселя Сорбона, теперь совершенно одинока. Она осталась без всякой помощи. Позвольте мне господин генерал, отыскать Адриенну Вильмон и как-то поддержать ее.
— Этого разрешить я не могу, как мне ни жаль. Не могу дать вам свободу вне крепости. Я могу поверить, что вы вернетесь, но есть правила, которым я должен подчиняться. Иначе мне поставят в вину, что я позволяю вам свидание с вашей соучастницей.
— Я вас понимаю и отказываюсь от своей просьбы. Мне было бы очень неприятно, если бы я заставил вас опасаться, что я употребляю во зло ваше великодушие. Для себя же мне не о чем просить. Думаю, что бесполезно просить вас и за узника. Марсель Сорбон в ваших руках, в вашей власти. Он предоставлен вашему состраданию, и вы не отдадите несчастного в руки грубых надзирателей.
— Каторжник будет предан суду и будет судим по законам страны, господин мушкетер.
— Клетка, ужасная клетка… — тяжело вздохнул Виктор.
— Закон предписывает ее, и на этот раз я уже не смею поступать с ним снисходительно. За каждую попытку бежать пойманному беглецу угрожает клетка. Когда каторжник номер пятьдесят семь бежал в первый раз, его раны позволили мне отправить его в лазарет, а не в клетку. Но он злоупотребил этим снисхождением, воспользовался им для нового побега. И на этот раз его ничто не может спасти от клетки.
Виктор молчал. Он понимал и чувствовал, что комендант не мог поступить иначе. Если бы он сделал исключение, то на него легко могли донести и он был бы привлечен к ответственности.
— Марсель, Марсель, бедный Марсель… — тихим голосом печально произнес Виктор.
— Вы сделали больше, чем вам предписывает долг дружбы, господин мушкетер, — сказал комендант, передавая сопроводительное письмо лейтенанту д'Азимону. — Отправляйтесь в Париж. Желаю вам, чтобы вас не так строго судили за ваш поступок.
Генерал Миренон подал мушкетеру руку.
— Благодарю вас за ваше великодушие, господин генерал, — сказал Виктор, пожимая поданную руку. И повернувшись к офицеру, он сказал: — Я ваш арестант, господин лейтенант д'Азимон.
Виктор и офицер вышли от коменданта, а затем и из крепости. Они отправились в город и сели в почтовый дилижанс, который отправлялся в Париж.
С тяжелым сердцем оставлял Виктор своего друга. Правда, у него была надежда на великодушие генерала Миренона. Но Виктор преувеличивал власть коменданта. Генерал Миренон был служака, который ни на йоту не отступал от закона. А закон присуждал преступника, бежавшего вторично, к смертной
Таким образом, участь Марселя была не в руках коменданта. Все офицеры и надзиратели были настроены против Марселя, а это не предвещало ничего хорошего.
Марсель покорился своей участи. Он не сказал ни слова надзирателям, которые вели его, связанного, в клетку и потом ударами кулаков втолкнули туда. Дверь клетки замкнули, и он оказался там, где недавно прощался с Диего. Но думал Марсель не о себе, он думал об Адриенне, о Викторе, который был схвачен вместе с ним и теперь должен был пострадать из-за него.
Все рухнуло! Последняя надежда была уничтожена.
«Так было угодно Небу, — думал Марсель. — Пусть теперь делают со мной что хотят… Только бы Адриенна не лишилась покровительства! Только бы она не пришла в отчаяние!.. Святая Дева, сжалься над Адриенной!.. Герцог Бофор победил, достиг своего. Теперь-то незаконнорожденный исчезнет навсегда».
Клетка представляла собой каморку такой величины, что заключенный не мог даже лечь как следует. В клетке не было ни одеяла, ни свежей соломы — в углу валялась лишь охапка сгнившей и сырой. Решетки давили узника, какое бы он ни принял положение, — лежал ли он, сидел ли, стоял ли.
Единственное снисхождение, которое сделал для него комендант, заключалось в том, что на Марселя не надели цепей, и он мог свободно двигать руками и ногами. Зато часовых поставили и возле дверей, и возле окна, которое выходило на реку.
Надежда на спасение совершенно покинула Марселя. Рана на плече после перипетий прошлой ночи разболелась не на шутку. Осмотревший ее доктор прописал примочки. Чтобы каторжник не совсем обессилел, ему, по приказанию коменданта, давали неплохую пищу и немного вина с водой.
Когда же рана стала заживать и можно было не опасаться за его жизнь, над Марселем произвели судебное следствие. Правда, самого его к допросу не потребовали. Все происшедшее было и так слишком ясно.
Группа судей состояла из коменданта, двух офицеров, двух надзирателей и двух капралов. Заседание проходило в большом зале комендантского здания.
Сначала генерал Миренон прочитал изложенное писарем обвинение и весь ход дела, затем напомнил присутствующим, какая на них лежит обязанность и ответственность. Он просил судить по совести и убеждению и не забывать, что дело касается человеческой жизни.
Хотя этим своим вступлением комендант и старался растрогать судей, но тем не менее он сознавал, что не в состоянии ничего сделать для Марселя, тем более что на суде с правом голоса присутствовал люто ненавидящий Марселя надзиратель Рошель.
Заседание суда окончилось быстро. Все судьи были единого мнения, все шесть голосов были поданы за смертный приговор. Комендант ничего не мог сделать. Приговор был составлен и подписан.
Марселя Сорбона приговорили к смерти, и эта весть с быстротой молнии распространилась не только по крепости, но и по всему городу.