Невеста по фотографии
Шрифт:
На кухне что-то гремело. Подыль встала и, открыв дверь в кухню, увидела мать, которая готовила рисовые шарики. Девушка поспешила на кухню. Она собиралась перед отбытием в последний раз накрыть маме стол, но проспала.
– Мама, я все сделаю.
– Что ты! Лучше умывайся и собирайся. Я согрела воду.
Голос госпожи Юн звучал холоднее обычного. Возможно, она старалась сдержать слабость души и не показаться бессильной после того, как вчера раскрыла то, что давно держала в строжайшем секрете. Подыль чувствовала, что мать закрыла дверь памяти и вновь возвращается к жизни.
Перед едой госпожа Юн распустила волосы дочери и собрала их в пучок.
На деньги, которые Подыль дала матери, госпожа Юн сшила ей несколько новых нарядов. И пусть ей никогда в жизни не доведется познакомиться со сватами, она не хотела услышать потом упреки, что отправила дочь ни с чем. Госпоже Юн было обидно, что та до замужества ходила в обносках, и теперь, будто в отместку, она сшила Подыль новые вещи: шелковые юбку и кофту розового цвета на свадебную церемонию, хлопковый наряд на повседневную носку, а еще, так как в Пхова жарко, две легкие блузки из ткани рами, по две пары короткого нижнего белья, соккот, и удлиненных панталонов, кочжени, и три пары носков посон. А кроме того, госпожа Юн сшила наволочку для свата, наволочку с вышивкой утки-мандаринки [11] для молодоженов и даже рубашку для будущего внука.
11
Утка-мандаринка считается в Корее символом счастливой семейной жизни.
Впервые с рождения Подыль ела одна. На столе, на котором помимо обычных каши чобап, густой похлебки из соевой пасты твэнчжанччиге и кимчхи из редьки также стояли яйцо на пару и жареные водоросли, лежал только один набор палочек. Поглядывая поочередно то на мать, то на стол, Подыль спросила:
– Энто всё мне одной?
– Я поем позже с твоими братьями. Они вчерась попрощались, так что не буди их, – кратко ответила госпожа Юн.
Подыль знала, отчего мать так себя ведет. Если она увидит братьев, то уж точно не сможет хорошенько поесть. То же случится, если она разделит еду с матерью. К горлу Подыль подступил ком. Обычно, какой бы ни была жесткой еда, она тут же ее глотала, но сегодня каждая проглоченная крупинка просилась обратно наружу. Теперь она уедет в Пхова и там будет жить, вкусно питаясь, а мама и братья не смогут досыта наесться даже кашей, которая на вкус как крупинки песка. Несмотря на уговоры матери съесть всё, Подыль съела половину.
Выйдя из-за стола, Подыль сделала матери глубокий поклон. Госпожа Юн сидела, наклонясь немного в сторону, и молчала, плотно сжав губы.
– Мама, не волнуйся. Я туды приеду, сразу отправлю тебе письмо. Я обеспечу тебе хорошую жизнь, а до этого момента будь здоровой, пожалуйста. И братьям передай мои слова.
Проглотив слезы, попрощавшись и выйдя из комнаты, Подыль стояла, опершись на дверь. Из узелка, который она прижимала к груди, доносился запах кунжутного масла, которым был полит рисовый шарик. Внутри узелка лежали сшитая мамой одежда, менструальные тряпочки и пара туфель. Ручное зеркальце,
Подыль крепко обняла узелок, полный маминой заботы. Из комнаты донесся глухой плач госпожи Юн. Девушке показалось, что если она продолжит так стоять, то этот плач, словно нитка катушку, обмотает ей голень, поэтому пересилила себя и сделала шаг. Она прошла по скрипучим половицам и приоткрыла дверь в комнату, где спали Квансик и Чхунсик. Оттуда вместе с тяжелым мужским запахом донесся храп. Зайдя в комнату, Подыль еле сдержалась, чтобы разочек не коснуться лица младшего брата. Закрыв за собой дверь, она пообещала, что обязательно отправит обоих братьев учиться в школу высшей ступени, а Кюсику, который осваивал мастерство в велосипедном магазине в Кимхэ, подарит свою лавку.
На ступеньках Подыль надела соломенные сандалии и вышла во двор. У сарая росла слива, посаженная отцом, на ней набухли красные почки. Жаль, что она уезжает, не увидев ее в цвету. У плетеных ворот девушка взглянула на дом. Этот обветшалый дом с соломенной крышей, которую не обновляли годами, и люди внутри болью запечатлелись в сердце Подыль.
У входа в деревню она встретила Хончжу, которая тоже пришла одна. Подруги заранее условились, что попрощаются с близкими дома. Если не считать того, что Хончжу была обута в шелковые туфли и узелок ее был намного больше, чем у Подыль, в целом наряд ее был скромен. Увидев опухшие от слез глаза подруги, Подыль тоже не смогла сдержать рыдания.
– Не плачь! Нам предстоит долгий путь, не трать энергию! – подбадривала Хончжу, взяв Подыль за руку.
И через сплетение рук девушки передали друг другу весь вихрь одолевавших их чувств. Держась за руки, подруги сделали первый шаг на пути в новый мир.
Девушки добрались до дома пусанской ачжимэ на закате – они шли весь день без отдыха. Дом с соломенной крышей стоял прямо за рынком. Он нисколько не отличался от ветхого дома, в котором жила Подыль, лишь находился в более оживленном месте. При виде хлопочущей, радушно встречающей их ачжимэ сердце Подыль сжалось от радости.
– Проходьте-проходьте, девицы! Вы, верно, намучились. Голодные? Сонхва, накрывай на стол! – крикнула в кухню ачжимэ, заводя девушек в комнату и кудахча, словно мама-курица над своими цыплятами.
Из кухни показалась на мгновение девичья головка, но девушкам не хватило времени разглядеть, кто это был. Зайдя в комнату, подруги повалились на пол, словно спелые плоды хурмы. Не то что ногами, они одним пальцем руки не могли пошевелить – удивительно, что им удалось проделать такой большой путь.
– Такие, как я, привычны к долгим дорогам, но вы-то совсем другие. Передохните немножко перед едой. На нее тоже нужны силы, – ачжимэ пожалела девушек и принесла им подушки.
Лежа без сил, Подыль казалось, что она больше никогда не сможет оторвать от пола свое изнеможенное тело.
– Ачжимэ, та девушка на кухне… энто, случайно, не внучка Кымхвы из Суричже? – растянувшись на полу, спросила Хончжу, словно ее неожиданно посетила эта мысль. – Внучка Кымхвы? Та самая дочь сумасшедшей?