Невеста по завещанию
Шрифт:
– Тронул ее хоть пальцем?
Голос Дамиана звучал почти буднично, и от этого гонец вжался в скамью, невзирая на холод камня.
– Нет. Клянусь вам, нет! – Он отчаянно замотал головой. Кажется, говорит правду. Вот теперь у меня по-настоящему отлегло от сердца. Оказывается, мысль о том, что я действительно могла потерять невинность с этим человеком сегодня вечером, пугала во много раз больше, чем любое наказание от Дамиана. – Я к ней не прикасался. Как можно? Я же просто… Я на розыгрыш согласился. Лег в кровать, и все, даже на расстоянии.
Короткое молчание. Кажется, сам воздух между этими двумя звенит
– Твое счастье. – Дамиан слегка откинул голову назад, прислонив ее к высокой спинке стула. – Последний вопрос. Кто?
Гонец в очередной раз оглянулся. Прикусив губу, снова посмотрел на Дамиана и, видимо, увидел в глазах последнего нечто, заставившее его решиться. Опустив взгляд, негромко произнес:
– Ваша экономка.
Я с шумом втянула носом воздух. И почему этот ответ меня не удивил? Впрочем, для Дамиана он, кажется, тоже оказался предсказуемым. В комнате снова загудели голоса. Видимо, кто-то взялся за ручку двери, а может быть, Дамиан просто решил предвосхитить этот момент. Во всяком случае, он тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Никто никуда не выходит. Артур! – Эддингтон с готовностью подошел поближе. – Бери этого красавца во двор. Пусть ему всыплют тридцать плетей. Потом пускай идет своей дорогой… если сможет.
– Тридцать?! За что?! – В голосе гонца звучала вполне искренняя обида.
– За что? – изогнул брови виконт. – Дай-ка сообразить. За то, что ты до полусмерти напугал мою жену? За то, что пытался выставить меня рогоносцем? За продажность? За обманутое доверие? А знаешь, пожалуй, ты прав. Тридцать плетей – это несправедливое наказание. Сорок.
Последние слова были обращены к Эддингтону. Тот молча кивнул.
– Сорок? – выдохнул гонец.
– Хочешь еще со мной поспорить? – предупреждающе спросил Дамиан.
Гонец ничего не сказал. Видимо, если спорить и хотел, то не решился.
Скрипнула, открываясь, дверь. Эддингтон вывел гонца из комнаты.
Дамиан развернул стул, снова сел и обвел всех взглядом.
– Если слухи о мнимой супружеской измене поползут по городу, я не стану разбираться, у кого именно слишком длинный язык, – заявил он. – В этом случае по тридцать плетей получит каждый из присутствующих. Это понятно?
Видимо, все было понятно; во всяком случае, никто ничего не сказал.
– Все могут идти. Кроме Амандины.
Шум шагов, шорох одежды, поскрипывание двери. Никаких других звуков. Все молчат. Конечно, обсуждения не избежать, если не в городе, то хотя бы здесь, в стенах замка, шепотом и по углам. Но не сейчас и не так близко от виконта.
Я мучительно пыталась понять, отходить ли мне от окошка. Предстоявший разговор не предназначался для посторонних ушей. В отличие от допроса гонца это будет беседа один на один, и вряд ли Дамиан хотел бы, чтобы я при ней присутствовала. Подслушивать же грешно. Но… если очень хочется? И потом, ведь Дамиан знает, что я стою здесь, на наблюдательном пункте. Если бы он захотел, мог бы дать мне знак уйти, но он этого не сделал. Просто забыл? Или мое присутствие по-прежнему его устраивает? Я не знала ответа на этот вопрос. Не знала, как правильно поступить. И осталась.
Дамиан сидел на прежнем месте. Начинать разговор он не спешил. Сесть Амандину не приглашал. Я видела ее идеально ровную спину, лопатки, обтянутые ярко-синей
– Чем она тебе помешала? – спросил наконец Дамиан. – Разве она вторглась в твою жизнь? Притесняла тебя? Требовала каких-либо изменений? Разве я понизил твое жалованье? Ты стала получать меньше подарков? Я сам стал реже к тебе приходить? Так чем она тебе помешала?
– Она слишком много себе позволяла.
Голос Амандины прозвучал очень жестко. Ни раскаяния, ни сожаления, ни даже волнения в связи с разоблачением я не услышала. Слишком много себе позволяла? Похоже, у нас разные представления о том, к кому применима эта фраза. Впрочем, я догадывалась, о чем она говорит. О том случае, когда Дамиан лежал без сознания, раненый, а я напомнила ей, кто хозяйка в этом доме.
– Неужели? – изогнул брови Дамиан. – Я что-то не заметил. Но даже если и так. Она теперь – виконтесса Телбридж. Имеет право.
– Я в первую очередь заботилась о ваших интересах.
– О моих? Нет. Ты заботилась о своих интересах, вернее, тебе так казалось. Но ты ошиблась. Ты хоть сама понимаешь, что могло бы произойти, поверь я в эту вашу мелодраму? Понимаешь, какая судьба ее ожидала? Впрочем, что я спрашиваю? По глазам вижу: отлично понимаешь. И что, тебе ее было ни капли не жаль?
Амандина молчала, плотно сжав губы. Виконт кивнул.
– Понятно. Скажи, – спросил он, прищурившись, – ты всерьез полагала, что в моем доме человек может быть невинно осужден по наговору? – Сейчас в глазах Дамиана искрился гнев, как будто именно этот, последний упомянутый им нюанс и разозлил его сильнее всего во всей истории. Я не слишком понимала, почему и о чем именно идет речь. Но Амандина, кажется, понимала. – В таком случае ты очень глубоко заблуждалась. – Он откинул голову назад и взглянул ей прямо в глаза. – Ты уволена.
– Что?!
В голосе Амандины звучало искреннее изумление. И я поняла: все это время она была совершенно убеждена в том, что ничего особенного за сегодняшний проступок ей не грозит. Возможно, какое-нибудь мелкое взыскание, понижение жалованья, даже пару плетей для острастки, но уж никак не отлучение от дома.
– Я ясно выразился. Убирайся. Работая в этом замке, ты скопила достаточно денег, раз можешь позволить себе щедро платить за услуги аферистов. Теперь будешь тратить их где-нибудь в другом месте.
Амандина все еще стояла без движения, но даже по ее спине, по чуть сведенным вперед плечам, по слегка согнувшейся шее было видно, что от ее прежней уверенности не осталось следа. А между тем Дамиан встал со стула, обошел бывшую экономку, словно она была неудачно поставленным предметом мебели, и вышел из приемной, оставив дверь открытой. Разговор был окончен.
Я отошла от окошка, тихонько прикрыв ставень. Возвращать на место картину не стала (не знала, как правильно это сделать и нет ли там какой-нибудь хитрой пружины). Но, единожды отвернувшись, уже не смогла бы сказать, где именно располагалось потайное окно, и, соответственно, не догадалась бы о его существовании, если бы мне предварительно его не показали.