Невеста по завещанию
Шрифт:
– Иногда я ходил один, иногда нас было двое или трое. У нас была отличная, хорошо сработавшаяся команда. Каждый доверял остальным, как самому себе. Так мне, во всяком случае, казалось. В тяжелейших условиях Ансилоны ни один из нас не волновался за свою спину, зная, что ее прикрывает кто-то из товарищей. Черт с ними, с предисловиями. Однажды мы добыли чрезвычайно важную информацию, касавшуюся планов передвижений противника. Исходя из этой информации был разработан план наших дальнейших действий. Многое стояло на кону, и от соблюдения секретности, от внезапности нападения
Дамиан замолчал и застыл, уставившись в стену.
– И эта информация стала известна противнику? – предположила я.
Он вздрогнул, словно я пробудила его ото сна.
– Стала. Вместо того чтобы поймать в ловушку вражеский отряд, мы оказались в ловушке сами. Это стало переломным моментом для всего хода военных действий. Я не успел оглянуться, а меня уже обвинили в государственной измене.
– Почему именно тебя? – спросила я, хмуря брови. – Ты же говорил, что обо всем знало десять человек.
– Почему меня? – Дамиан усмехнулся, но эта усмешка совсем мне не понравилась. Уж лучше бы он заплакал. – Знаешь, я тоже задавался этим вопросом. Долго задавался. Почему меня, и еще – где в это время были боги. Не важно. – Он нетерпеливо махнул рукой. – По прошествии времени все прояснилось. С первым вопросом, – снова усмешка, – не со вторым. Во-первых, большинство из этой десятки сидели так высоко, что подобных людей не подозревают по определению. А во-вторых, были улики.
– Улики?! – изумилась я.
– Улики, – будничным тоном повторил он. – В моей палатке обнаружили кошелек с ланрежскими деньгами.
– Который лежал на самом видном месте? – хмуро спросила я.
– Не на самом видном, но запрятан и правда был из рук вон плохо, – кивнул Дамиан. – Но этот нюанс никого не заинтересовал. Меня просто схватили и бросили в тюрьму. Не вдаваясь в объяснения и не слушая. Сначала я думал, что это недоразумение и все вот-вот само прояснится. Потом стало очевидно, что само ничего не сделается. Я пытался говорить, объяснять, доказывать. Без толку. Я кричал, пытался надавить авторитетом, но весь авторитет – весьма немалый – как-то моментально сошел на нет. И выяснилось: что бы я ни говорил, что бы ни делал, никакой роли это не играет. Меня желали слушать лишь в одном случае: если я признаюсь. И допросы вели соответствующим образом.
– Тебя пытали? – полушепотом спросила я.
– Все, хватит. – Он ударил кулаком по столу. Потом плеснул в кубок вина и выпил залпом. – Остальное тебе знать необязательно.
– Дамиан, пожалуйста.
У меня в глазах стояли слезы, и, наверное, мне действительно было бы легче не слушать продолжение. Но я хотела знать все. И, кроме того, мне казалось, что для него не менее важно рассказать все до конца. Поэтому я подошла к нему, обняла и, прижавшись щекой к его груди, попросила:
– Продолжай.
Я слышала, как колотится где-то там, в глубине, его сердце. Гораздо быстрее, чем положено. Дамиан ответил на мое объятие.
– Как, по-твоему, поступают с теми, кто обвиняется в государственной измене и не признает
Он резко тряхнул головой. Вместо того чтобы отвести руки, я сильнее сжала пальцы у него на плечах.
– Долго… это продолжалось? – тихо спросила я.
Дамиан сдержанно улыбнулся.
– Недолго. Два раза, где-то по полчаса. Так мне потом сказали. Мне-то казалось, что это длится бесконечно и боль не пройдет никогда. На самом деле такие допросы не длятся обычно дольше часа.
Он с шумом выдохнул воздух.
– Ты сознался?
Мне казалось само собой разумеющимся, что ответ будет положительным.
Снова улыбка.
– Если бы я сознался, меня бы сейчас здесь не было. Независимо ни от чего. После таких признаний долго не живут.
– А твои друзья? Те, с кем ты ходил в разведку? Они ничего не могли сделать?
Дамиан откинул голову назад, взглянул на меня снизу вверх.
– А ты умеешь задавать правильные вопросы. Они приходили ко мне. В тюрьму. Вдвоем. Разговор не клеился. Они говорили холодно и отчужденно. Сначала я думал, это от атмосферы, от того, что мы стоим по разные стороны решетки. А потом понял, что они мне не верят. Один из них, Джастин, хотя бы пытался сделать вид, будто в наших отношениях все, как обычно, пусть и не слишком успешно. Он вообще всегда был очень корректен в общении. А вот второй, Нортон… Держался-держался и наконец со злостью спросил, зачем я это сделал. Я даже не сразу понял. Что «это»? Ах да. Продал государственную тайну. Тогда я не смог сдержать себя. Заорал, чтобы они убирались. А когда они ушли, плакал как ребенок. На дыбе не плакал. А тут…
Дамиан зажмурился, скривившись, как от боли. Я поцеловала его в макушку и, обойдя стул сбоку, крепко обняла. Он усадил меня к себе на колени.
– Остановился только тогда, когда понял, что стражник смотрит на меня и ухмыляется. Это возымело правильный эффект. Я понял, что заслужил хороший удар в челюсть. Мужчиной надо оставаться до конца, тем более что до конца было недолго. Просто так спустить этого стражнику я не мог. Когда он принес еду, дождался удобного момента и хорошенько приложил его головой о решетку. После этого меня заковали в кандалы. Мне в общем-то было уже все равно. К тому моменту я получил письмо.
– Какое письмо?
– О расторжении помолвки. Я был помолвлен до этой истории. Свадьба должна была состояться через два месяца. Когда невеста узнала, в чем обвиняется жених, поспешила помолвку разорвать.
– Вот так, пока ты был в тюрьме, когда твоя жизнь висела на волоске, взяла и разорвала помолвку? – переспросила я, не до конца веря в возможность подобного шага.
– Вот так.
Дамиан равнодушно повел плечом.
– Тварь, – не сдержалась я и добавила еще пару крепких словечек, которые неоднократно произносились в моем присутствии.