Невеста
Шрифт:
Я отделалась синяками и царапинами, но пальтишко оказалось в трех местах надрезанным, так что я, наверное, должна благодарить судьбу, что дело не происходило в более теплое время года. Мама, во всяком случае, не уставала молиться за такой благополучный исход, а я почувствовала себя окончательно готовой покинуть родной дом. Безопасность, которую я здесь ощущала, навсегда осталась в прошлом, и я про себя думала, что уж лучше быть изнасилованной подальше от Полесска, чтобы не травмировать несчастную маму.
Мишка, кстати, на следующий же день явился, едва ли не развалил нам с мамой стены, демонстрируя бойцовский
В первых числах марта я встретила Потапа и, видя его недовольный взгляд, первая спросила, не передумал ли он мне помогать.
— Когда едешь? — спросил Потап.
— Девятого марта, — брякнула я наобум первую дату после восьмого.
— Я позвоню, — бросил мне Потап и добавил, удаляясь: — Мишке ни слова.
А Мишка в последнее время был сама нежность, и я уже стала подумывать, не вышло ли ошибки, и по вечерам терзалась из–за своего дурацкого решения тогда в январе.
В тот год восьмое марта пришлось на воскресенье, и с утра мама, как обычно в последние годы, ходила в церковь, где ставила свечу и молилась за меня. Это была единственная мамина отдушина, ведь у нее так и не появился мужчина, и вообще она тяжело сближалась с людьми. Разговаривать с ней было после церкви труднее, поскольку на нее снисходили вроде как отголоски святости, а я, грешная, была недостойна общения с ней. Тем более что правду объявить я не могла, а лгать я не любила. То есть, это все я себя сама накручивала, чтобы просто не обнять ее и не расплакаться, и не говорить лишних слов.
Слава богу, под вечер накрыли стол, выпили беленькой, грибочками закусили, поплакали там, повздыхали. Сумка спортивная моя стояла уже собранная.
— Я, — говорю, — Мишку не люблю, но открыто признаться в этом духу не хватает, он же у меня первый…
— Так что ему сказать–то? — мама спрашивает. — Он ведь настырный парень, проходу мне не даст.
— Ну, скажи, я в Питер уехала, чтобы немного погостить у подруги по сборам, — придумала я. — Потом он и сам забудет. А потом я ему напишу. И в армию он как уйдет, так и забудет совсем.
На этом и порешили. Больше я Мишку уже никогда не видела. Он остался в армии на сверхсрочную службу, и погиб зимой 96-го под Грозным.
А мы с Потапом выехали в понедельник днем, и вскоре оказались напротив деревеньки Концово.
— Ух, ты, надо уважить традицию, — рассмеялся Потап и свернул. — Я как раз только душик принял!
— Олег, — попросила я, — давай обойдемся без этого. У тебя что, мало девушек?
— Идиотский вопрос, — пожал плечами Потап, стягивая дубленку. — Какое кому дело до чьих–то девушек? Я же не хочу сказать, что ты будешь моей единственной навсегда. Но я чувствую, что ты меня возбуждаешь, я тебя хочу
— Давай ты будешь меня просто помнить, за мой ум и красоту, без дурацкого перепихона в машине. — Я не собиралась сдаваться, поскольку ехать 80 километров с Потаповой спермой на коже было не менее неприятно, чем обтирать снегом голое тело среди яркого дня.
— Нет, зайка, — ласково сказал Потап. — Возьми у меня в ротик, если тебе по-простому не хочется.
— Блин, Олег, — я не ожидала такого предложения, — ты что говоришь такое? Я никогда еще этого не делала.
— Ну вот! — обрадовался Потап. — Я тебя научу. А то позорницей в Брянск приедешь… Будет лучше у незнакомых учиться?
А ведь он прав, растерянно подумала я, как ни подойди, а лучше с Потапом, чем невесть с кем. К тому же на теле ничего не останется — эта мысль и оказалась решающей.
Потап, видя мои колебания, тут же спустил до колен штаны, открыв сильные ноги, покрытые светлыми волосками, и я впервые увидела перед своим лицом лежащий мужской член с полуоткрытой головкой. Головка была розовой, совсем не противной, и я прикоснулась пальцами к члену, осторожно стараясь раскрыть всю розовую часть. Помню, как он напрягался, наливаясь кровью, вставая у меня под рукой. До этого я прикасалась только к уже готовому, набухшему органу восемнадцатилетнего Мишки. Теперь до меня дошло, что члены мужчин разного возраста тоже разные, и ведут себя по-разному. Это пробудило мое любопытство, и я осторожно перегнулась к Потапу — его уже бордовая головка коснулась моих губ, потом — языка.
— Малышка, — прошептал Потап, и снял с меня вязаную шапочку. — Соси его, как конфетку.
Я и стала сосать, причмокивая языком.
— Главное в этом деле — зубы, спрячь их, — приговаривал Потап. — Мужик не должен их чувствовать, представь, что ему должно казаться, будто он входит в мягкую дырочку, такую же, как внизу.
Я приподнялась, выпустив его член, и сняла пальто.
— Но тогда ты должен двигать им туда-сюда, — сказала я, снова беря в рот и отмечая про себя, что это действие не вызывает во мне никакого внутреннего сопротивления.
— Нет, это ты должна водить головой вверх-вниз, — Потап ухватил мои рассыпавшиеся волосы и решительно натянул мою голову на свой напряженный член, да так, что я едва не подавилась. Потом Потап стал задавать мне ритм, направляя то быстрее, то медленнее. Временами он напоминал мне про зубы, которые я забывала прятать. В какой–то момент я почувствовала губами, что орган напрягся еще сильнее, будто зажил своей собственной жизнью, и стал часто сокращаться, Потап зарычал, и я даже не сразу разобрала, что ко всем этим новым ощущениям присоединилось последнее — клейкая и солоноватая жидкость заполнила мой рот, мешаясь со слюной.
Чтобы не захлебнуться, я стала глотать, и перестала сосать и облизывать, только когда сам Потап мягко отстранил меня.
— Ну, блин, Сонька, малолетка чертова, — Потап привел в порядок одежду и застегнулся. — У тебя точно талант! Мишка рассказывал, что он у тебя первый, и ты ему ни разу не отсасывала, но, наверное, ты с кем–то тренировалась.
— Можешь не верить, — я отвернулась к окну.
— Да не обижайся, — сказал Потап. — Ты и готовить умеешь?
— Еще бы, — сказала я, — ты же все обо мне знаешь.