Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Бамм Питер

Через 5 недель у меня случился приступ аппендицита. Русские начали наступление на Крым, по пути на фронт мне пришлось делать пересадку в Вене; но до того, как сесть в поезд, я зашел к доктору, работавшему на железнодорожном вокзале Вены Остбанхоф. Мой австрийский коллега вежливо поинтересовался:

– Вы направляетесь на фронт или едете домой?

– На фронт.

– Куда?

– В Крым.

С несколько загадочной улыбкой он ответил:

– Ну что ж, мой дорогой друг. Вы не поверите, как много приступов аппендицита случается у людей, которые едут на фронт. И ни одного у тех, кто едет домой. Странно, не правда ли?

Я засмеялся:

– Вас это не касается, поеду я на фронт или нет.

Без всякого сомнения, это был аппендицит.

Я уже ранее ощущал несколько легких приступов, и на следующий день мне сделали операцию. Я твердо уверен, что этот острый приступ аппендицита был вызван внутренним страхом и являлся своего рода реакцией нервной системы. Подобный симптом называется locus minoris resistentiae.

Пока я лежал в госпитале в Вене, туда стали прибывать первые раненые из Крыма. В госпитале разразилась эпидемия тифа, и медицинское начальство охватила паника. Пораженные вшами раненые Крыма, которые и привезли с собой тиф, были распределены кое-как по различным тыловым госпиталям без всякой дезинфекции – так что мы все оказались в карантине. Через некоторое время меня перевели в запасной батальон, расквартированный в Берлине.

К тому времени в Крыму уже все закончилось; 17-я армия прекратила свое существование. Это была катастрофа, которая в некотором смысле по своим масштабам превосходила даже катастрофу под Сталинградом; и в этом случае Верховное командование продемонстрировало свое полное равнодушие к судьбам простых солдат. Пехотинцы, которые до последнего прикрывали места погрузки войск на корабли, были просто брошены на произвол судьбы. Когда они поняли, что их предали, они выпустили оставшиеся у них боеприпасы по уходящим кораблям, а затем подняли руки вверх и сдались в плен. Тысячи раненых – ими были усеяны все окрестные поля – были брошены возле пунктов посадки войск на корабли.

Остатки нашей дивизии прибыли на поезде в Германию из Румынии. Среди потерь, которые понесла наша рота, значился и сержант Майер. Он находился на корабле, уходившем из Севастополя, в тот момент, когда в него попала бомба, и утонул вместе с несколькими нашими лучшими людьми.

Дивизию разместили в казармах, расположенных в окрестностях Берлина. Людям в приказном порядке запретили рассказывать о том, что они видели в Крыму; более того, им сказали, что они даже не могут обсуждать это между собой, – это начисто уничтожило остатки веры в победу, которая все еще тлела у них. Всех командиров отдельных подразделений одновременно перевели в другие части. Трудно сказать, насколько эта мера была оправдана, но дивизия, с которой поступили столь позорно, была полностью деморализована.

Однако нам не долго пришлось наслаждаться тишиной и покоем в уютных маленьких городках и деревушках Бранденбурга. Дивизия получила свежее пополнение, а затем погрузилась в поезда. Начался последний акт трагедии.

Глава 28

Особенности проведения хирургических операций во время отступления

Мы снова находились в поезде. Сначала ехали на север, и начали ходить слухи, что дивизию направляют в Норвегию, но вскоре поезд повернул на восток. Где-то в районе Минска Красная армия прорвала нашу оборону и устремилась на запад. Состав двигался очень медленно. На всех станциях царил хаос; не хватало паровозов; иногда мне часами приходилось беседовать с транспортными чиновниками, чтобы поезд мог проехать хоть немного вперед. Я был просто уверен, что дивизию сразу же бросят в бой, и, пока мы не прибыли на место назначения, в услугах медиков не было особой потребности. С помощью проклятий, угроз и взяток мне удавалось время от времени добиваться того, чтобы поезд выводили с запасных путей, и постепенно мы стали приближаться к линии фронта.

Однажды, вернувшись после продолжительной беседы с транспортным чиновником к тому месту, где ранее стоял наш поезд, я обнаружил, что он исчез. Но в одинокой фигуре, стоявшей на железнодорожных путях, я узнал Самбо, причем рядом с ним был его мотоцикл.

Германн высадил его с поезда вместе со «стальным конем» в самый последний момент. Мы поехали на мотоцикле в том направлении, в котором, как видел Самбо, исчез поезд. Ехать надо было или по шпалам, или рядом с железнодорожными путями. Это был настоящий цирковой номер. В какой-то момент нас сзади стал догонять паровоз, и мы в спешке вынуждены были отъехать в сторону. Я поднял руку, и даже Самбо, у которого не дрогнул ни один мускул, был очень доволен, когда локомотив остановился, и машинист провез нас около 20 километров. Наконец, ближе к вечеру, мы смогли догнать наш поезд, следуя по шоссе, которое тянулось вдоль железнодорожных путей. Все стали смеяться и махать руками, когда заметили своего пропавшего начальника, вспотевшего и уставшего, сидящего на заднем сиденье мотоцикла Самбо. После возвращения в свой товарный вагон я испытал такое чувство, будто вернулся в свой родной дом, после этого, когда я выходил на станции, чтобы собрать информацию, мы всегда выставляли целую группу наблюдателей, чтобы у меня была постоянная связь с поездом.

Чем ближе была линия фронта, тем становилось яснее, что произошла страшная катастрофа. Большое число отставших от своих частей солдат подходили к нашей полевой кухне, чтобы впервые за много дней получить горячую пищу, а затем они рассказывали нам, что больше нет никакого организованного отступления и войска просто бегут.

Уже несколько поездов со свежим пополнением попали прямо в руки к русским. Это было вполне объяснимо: приказы о маршруте следования, которые передавались через начальников железнодорожных станций, шли таким кружным путем, что к тому времени, когда войска достигали пункта своего назначения, ситуация могла уже коренным образом измениться.

Будучи ответственным лицом и не имея достоверной информации о ситуации на фронте, я должен был сам решить, где закончится наше путешествие. Если мы заедем слишком далеко, то попадем в плен к русским, если же мы выгрузимся из поезда слишком рано, то мне придется отвечать перед военным трибуналом за невыполнение приказа.

Не существовало никаких инструкций, которые бы четко регламентировали, как далеко в подобных обстоятельствах распространяются полномочия командира, и то, что подобные инструкции так никогда и не были изданы, явилось одним из симптомов дальнейшего разложения армии. В данном случае командующие войсками на местах ничем не могли помочь, поскольку у них не было таких полномочий. Верховное командование не делало этого по той простой причине, что тогда всем стало бы ясно, что ситуация становится катастрофической.

Партия отказывалась признать тот очевидный факт, что дело близится к развязке. Подобный подход к делу был вообще типичным для партийных функционеров. Они верили в чудо: мы только тогда сможем выиграть войну, если будем верить в победу, следовательно, если мы будем верить в победу, то победим в войне. Они пытались влиять на ситуацию с помощью заклятий. Войска скандировали лозунг: «Колеса должны крутиться в сторону победы», при этом речь шла о паровозе, который попал в катастрофу и лежит разбитый под насыпью.

То расхождение между действительностью и реальностью, которое было характерно для жизни страны в течение 10 лет, теперь стало характерно и для армии.

Тишина была нарушена разрывом русского артиллерийского снаряда. Мы находились где-то восточнее Гродно. Поезд, который следовал впереди нас, вынужден был остановиться, когда прямым попаданием из пушки был убит машинист паровоза. Но к счастью, наш состав встал у маленькой платформы на станции, и люди смогли покинуть поезд в рекордно короткое время. Точно так же, как в свое время на Кубанском плацдарме, мы сформировали две подвижные операционные бригады. Одну из этих групп, а вместе с ней весь транспорт и багаж, я немедленно отправил в тыл; а другая отправилась в замок, располагавшийся в полутора километрах от железнодорожной станции, там мы и открыли полевой хирургический госпиталь.