Невидимый страж
Шрифт:
— Вы не могли бы показать мне свой телефон? — попросила она, неторопливо вернувшись обратно.
— Простите, инспектор, я…
— Я хочу на него взглянуть.
Он протянул ей серебристый телефон, матово сверкнувший в свете яркой лампы над входом. Взяв аппарат в руки, Амайя принялась внимательно его разглядывать.
— Это новая модель? Он очень красивый.
— Да, он довольно неплохой, — с гордостью счастливого обладателя престижного мобильника ответил парень.
— С виду дорогой.
— Да, это точно, он стоит восемьсот евро. Лимитированный выпуск.
— Я видела такой у другого человека.
— Думаю, это было недавно, потому что я купил его всего неделю назад. Он десять дней как поступил в продажу, и мне достался один из первых.
— Поздравляю, —
На столе стоял компьютер, лежал мобильный телефон и груда каких-то счетов и пакетов для улик, в которых находилось что-то похожее на анашу. Хонан держал в руке листок бумаги и сличал напечатанный на нем текст с данными на мониторе компьютера.
— Добрый вечер, — поздоровалась Амайя.
— Привет, шеф, — пробормотал Хонан, не отрывая взгляда от монитора.
— Что тут у нас?
— В электронной почте ничего, зато мобильник забит звонками и сообщениями самого жалобного свойства… Но не на номер Анны.
— На номер Анны, только на другой, — уточнила она.
Он удивленно обернулся к ней.
— Я только что видела такой же мобильный телефон, какой был у Анны Арбису. Это очень дорогой и эксклюзивный девайс, который появился на рынке всего десять дней назад, как раз тогда, когда Анна решила, что она сыта по горло звонками и сообщениями Фредди. Она просто избавилась от старого аппарата… Она не могла потерять только карточку и поэтому «потеряла» весь телефон, после чего попросила своего айту, чтобы он купил ей другой, а также карточку с новым номером.
— О черт, — буркнул Хонан.
— Спроси у ее родителей. Если ее старый номер будет фигурировать в телефонном счете Фредди, этого нам будет достаточно. Еще что-нибудь удалось найти?
— Ничего, если не считать анаши. В ящиках Роз только личные вещи. Я еще просмотрю ее почту, но там только счета и реклама. Ничего, что указывало бы на то, что ваша сестра могла знать о его интрижке. — Амайя фыркнула и отвернулась к большим окнам, выходящим на улицу. Фонари заливали подъездную аллею желтоватым светом, но дальше чернел мрак. — Инспектор, я все это могу сделать сам, — окликнул ее Хонан. — Тут еще есть с чем повозиться. Отправляйтесь отдыхать. Если появится что-то интересное, я тут же вам сообщу.
Она обернулась к нему и улыбнулась, застегивая молнию пуховика.
— Спокойной ночи, Хонан.
Она попросила патрульного высадить ее возле бара Сайоа, где заказала чашку черного кофе, который владелец бара безропотно ей приготовил, несмотря на то что уже вымыл кофеварку. Кофе был очень горячим, и она пила его маленькими глотками, наслаждаясь вкусом и крепостью напитка и делая вид, что не замечает интереса, который ее появление вызвало среди малочисленных завсегдатаев, в этот поздний час потягивающих джин-тоники из бокалов для сидра, доверху набитых кубиками льда, невзирая на сибирский холод на улице. Когда она вышла из бара, ей показалось, что температура воздуха внезапно понизилась еще градусов на пять. Она спрятала руки в карманы и перешла через дорогу. Большая часть домов в Элисондо, так же, как и во всей долине, представляла собой сооружения, хорошо приспособленные к влажному и дождливому климату этой местности. Это были трех-или четырехэтажные здания с квадратным или прямоугольным основанием и покатыми черепичными крышами с большими свесами, которые служили самым неприхотливым пешеходам хоть и слабым, но все же укрытием от дождя. По утверждению Барандиарана, узкая полоска земли, на которую сбегала с крыши дождевая вода, в старину служила местом для захоронения выкидышей и умерших в родах младенцев. Существовало поверье, согласно которому маленькие духи этих погибших существ, майру, охраняли дом, не впуская в него зло. Они также навсегда оставались в своем родительском доме в качестве вечных детей. Амайя вспомнила, как тетя рассказывала ей о том, что однажды, когда во время сноса дома перерыли прилегающую к нему территорию, в земле под свесом крыши обнаружили кости, принадлежащие
Она шла по улице Сантьяго, стараясь держаться поближе к парадным в попытке защититься от ветра, который усилился, как только она вышла на улицу Хавьер Сига, возле богатого дома, давшего название мосту. Рев падающей с дамбы воды показался Амайе просто оглушительным и заставил ее задаться вопросом, как могут спать люди, чьи окна выходят на этот небольшой водопад. Все фонари на Тринкете были погашены. Улица выглядела пустынной, как будто находилась в городе-призраке. Шаг за шагом, следуя за течением той, другой реки, которая струилась у нее внутри, она углубилась в улицу Калле-дель-Соль и направилась к Чокото. И вот уже она снова стоит у двери кондитерской. Она вытащила руку из кармана пуховика и оперлась о ледяной замок. Наклонившись вперед и уткнувшись лбом в шероховатую деревянную дверь, Амайя беззвучно заплакала.
24
Она умерла. Она это знала с той же уверенностью, с которой раньше знала, что жива. Она умерла. И она осознавала не только собственную смерть, но и все, что происходило вокруг. Она видела кровь, которая продолжала бить фонтаном из ее головы, остановившееся на полувздохе сердце.
Странная тишина, объявшая ее тело, изнутри казалась почти оглушительной, но позволяла ей слышать все остальные звуки вокруг. Раз за разом падающая на лист железа капля воды. Усилие, с которым кто-то настойчиво дергал за ее безжизненные руки и ноги. Хриплое и учащенное дыхание. Шепот… Возможно, приближающаяся опасность. Но это уже не имело значения, потому что все окончилось. Смерть положила конец всем страхам, и осознание этого сделало ее почти счастливой, потому что она была мертвой девочкой в белой могиле, и рядом с ней кто-то запыхался от усилий, необходимых для того, чтобы ее похоронить.
Земля была мягкой и ароматной. Она теплым и рыхлым покрывалом укутывала ее остывшие члены. Она подумала, что земля милостива к усопшим. Чего нельзя было сказать о том, кто ее хоронил. Он забрасывал пригоршнями пыли ее руки, ее рот, ее глаза и нос, засыпая ее тело, пытаясь скрыть ото всех этот ужас. Земля просыпалась ей в рот и превратилась в плотную вязкую глину. Она прилипла к ее зубам и коркой засохла на губах. Она проникла ей в нос, забивая носовые полости. А затем, несмотря на то что она считала себя мертвой, она вдохнула эту милостивую землю и закашлялась. Пригоршни земли начали все чаще падать ей на лицо, сопровождаемые сдавленным криком. Этот панический крик издавало безжалостное чудовище, которое ее хоронило. Земля ее белой могилы забила ей рот, но она все равно в отчаянии закричала:
— Я ведь только девочка, я ведь только девочка!
Но ее рот был залеплен глиной, и слова не смогли прорваться сквозь границу зубов, опечатанных мучным клейстером.
— Амайя, Амайя, — тряс ее за плечо Джеймс.
Она смотрела на него, все еще объятая ужасом, но уже ощущая, как она выныривает из сна. Как будто скоростной лифт стремительно поднимал ее на поверхность из бездны, в ловушке которой она очутилась, одновременно заставляя ее забыть все подробности кошмарного сновидения. Когда она посмотрела на Джеймса и смогла ему ответить, в ее памяти сохранилось лишь воспоминание об ужасе и об удушье, которые, тем не менее, преследовали ее всю оставшуюся ночь и напоминали о себе даже утром. Джеймс ласково гладил ее по голове, и его ладонь нежно скользила по волосам.
— Доброе утро, — прошептала Амайя.
— Доброе утро. Я принес тебе кофе, — с улыбкой ответил Джеймс.
Привычка пить кофе в постели сохранилась у Амайи еще со студенческих времен, когда она жила в Памплоне, в ветхой квартире без отопления. Она вставала, чтобы приготовить себе кофе, и возвращалась с ним в постель, чтобы насладиться им, укутавшись в одеяло. Согревшись, она ощущала себя достаточно проснувшейся для того, чтобы выскочить из постели и стремительно одеться. Джеймс никогда не завтракал в постели, но потакал привычке жены и каждый день, прежде чем ее разбудить, готовил ей кофе.