Невинные

Роллинс Джеймс

Она просто должна послушаться собственного сердца, а значит — уйти.

Искоса оглянувшись — не видит ли кто, — Эрин вытащила из кармашка платья ножницы. Металл лязгнул, отрезая лоскут из угла драгоценного одеяльца. Сложив квадратик, она спрятала его в карман, а потом укутала сестренку в одеяльце в самый последний раз, завернув недостающий уголок внутрь, чтобы никто и никогда не узнал о том, что она сделала.

Тело ее сестры было завернуто в одеяльце, когда отец закопал ее крохотный трупик.

Сквозь

лед Эрин различила зеленый узор ирландской цепочки, потемневший от плесени и возраста. И провела кончиками пальцев по льду. Она-то думала, что больше не увидит это одеяльце никогда.

Содрогнувшись от ужаса, Эрин поняла, что это означает.

Чтобы добыть одеяльце, Распутин должен был осквернить могилу ее сестры.

21 час 11 минут

Элисабета бежала по лабиринту, волоча Руна за собой на серебряной цепочке кандалов. Надия не отставала ни на шаг, следуя за ней, как темная тень. Их человеческим соперникам нипочем не сравняться со сверхъестественной быстротой ее группы. Элисабета сумеет без труда добраться до центра лабиринта задолго до белобрысой докторши.

Хоть ей и не было никакого дела до амбиций сангвинистов, она знала, что обязана выиграть сие ристание. Стоит кардиналу Бернарду хотя бы подумать, что она не Женщина Знания, жизнь ее похерена. Пальцы Элисабеты снова потянулись к мягкому шарфу, прикрывающему рану на горле. Порез был неглубоким, как доверие Ордена к ней самой. И едва вера Бернарда в нее пошатнется, как рана станет куда глубже.

Так что она задала стремительный темп, запоминая каждый поворот во тьме. Свет ей не требовался. Но на каждом шагу ее только что зажившее горло саднило от холода. Кровь Эрин отчасти исцелила ее, но недостаточно, далеко не достаточно. Элисабету удивило, что эта женщина предложила столь щедрый дар — и даже более того, что Эрин признала пагубность и неправедность нападения сангвинистки на нее.

Сказанная женщина интриговала ее все больше. Элисабета даже начала понимать, отчего Рун так очарован ею. И все же сие не помешает графине одолеть смертную в этом поединке.

Ботиночки Элисабеты топотали по снегу, ноги стремительно несли ее вперед. Она не обращала внимания на отвлекающие внимание комнаты, призванные пленять глаз и будоражить фантазию. Лишь одна комната заставила ее задержаться — вмещавшая карусель в натуральную величину с лошадками, сделанными изо льда. Она вспомнила, как видела такую же в Париже еще летом 1605 года, когда подобные аттракционы начали вытеснять старинные рыцарские ристалища. Она помнила восторг на лице сына Павла при виде ярких нарядов и скачущих жеребцов.

Ее переполнила острая тоска по утраченной семье, по давно почившим детям, по внукам, которых она даже не видела.

Кручина с гневом пополам погнала ее вперед еще быстрее.

Устремляясь по коридорам, Элисабета заглядывала во многие ледяные окна, сплошь сделанные весьма затейливо, но ни одно из них не дало подсказки, в каком направлении надлежит идти. На перекрестках она вдыхала запах мороза и снега, пытаясь уловить в воздухе указания на правильное направление.

А затем впереди послышался

легчайший шорох, говорящий, что там кто-то затаился. Биение сердец шум не сопровождало.

Стригои.

Надо полагать, она близка к сердцу лабиринта.

Сосредоточившись на этих звуках, Элисабета снова прибавила ходу, но тут краешком глаза заметила нечто необычное. Нечто, вмороженное в одно из ледяных окон, будто мушка в янтаре. Она остановилась, чтобы разглядеть это, рывком заставив Руна тоже остановиться.

Во льду завис прямоугольный предмет размером в две ладони, плотно обернутый в блестящую черную ткань и перевязанный грязным алым шнуром. Она знала, что находится в свертке.

Ее дневник.

Что он тут делает?

Довольно трудно даже вообразить, что книжка пережила губительное воздействие столетий. Но еще труднее постичь, как кто-либо мог извлечь ее из давнего тайника и доставить сюда.

Зачем?

Блестящая ткань была масленой клеенкой. Кончики пальцев Элисабеты помнили ее липкую поверхность, и она мысленным взором увидела первую страницу так ясно, будто та была заполнена только вчера.

Рисунок листа ольхи вкупе с чертежом корней и ствола.

На этих первых страницах содержались рисунки трав, перечислялись их свойства, секреты их употребления, места, где их можно собирать в ее имении. Растения и цветы Элисабета рисовала сама, записывала инструкции каллиграфическим почерком при свечах долгими зимними часами. Но на этом она не остановилась, вспомнив, как ее исследования обратились на сторону тьмы, став черными, как ее сердце, помраченное Руном.

Элисабета сделала последнюю запись, пока крестьянская девка умирала у нее на глазах, истекая кровью из сотни надрезов. Элисабета думала, что та сильнее. Она неправильно определила момент смерти холопки, исход неудачи. Она ощутила укол тревоги, но напомнила себе, что даже подобные неудачи умножают ее знание.

У нее за спиной хныкала в своей клетке другая девушка. Она будет следующей подопытной, но ее участь обождет до завтра. Будто ощутив это, мужичка в клетке замолкла, охватив колени руками и раскачиваясь из стороны в сторону.

Элисабета заносила наблюдения на бумагу при свете огня, не упуская ни одной детали — насколько быстро умерла первая девица, сколько можно выждать, прежде чем обратить сказанную в стригоя, сколько времени у каждой ушло, чтобы умереть в таковом состоянии.

Элисабета экспериментировала снова и снова, с разными девками.

Медленно и тщательно постигала она секреты того, кем стала и чем стала.

И подобное знание лишь делало ее сильнее.

Элисабета подняла ладонь, чтобы коснуться льда. Она и не думала, что увидит дневник снова. Спрятала его в замке, когда начался суд. В нем перечислено свыше шестисот имен девушек — куда больше убиенных, нежели ей вменяли в вину. Она схоронила его в самом сердце замка, под камнем столь огромным, что его не поднял бы ни один из смертных.