Невыдуманные рассказы
Шрифт:
Сказала, однако, Зинаида Михайловна совсем не то, что думала и чувствовала:
— Зачем ты здесь, Мишутин? Что у меня забыл?
Мишутин растерялся, вновь пристально посмотрел ей в глаза. Ни затаенной боли, ни тепла в них уже не было. Они искрились непримиримостью. Он ожесточился тоже и уже упрекал себя за то, что решился на это дурацкое унижение и собрался к ней, чтобы предложить добрый мир. Все же Василий Федорович с трудом выдавил из себя:
— Может, нам поговорить... Подумать... Может, мы того... помиримся?..
Зинаида Михайловна посмотрела на него величественно и снисходительно.
— Ты лучшего ничего не придумал? — И со вздохом добавила: — Поздно, Мишутин, поздно.
Она не пояснила, почему поздно, а для Мишутина эти слова прозвучали так неожиданно, с такой оглушающей силой, что он, прислонившись к косяку двери, смог только сказать:
— Да? Ну, что ж... Я понимаю. Извини.
Механическим движением он открыл и закрыл дверь. И когда стихли его шаги, Зинаида Михайловна бросилась на кушетку и заплакала. Потом ей показалось, что позвонили. Она побежала в переднюю, открыла дверь: лестничная площадка была пуста.
Мишутин в это время шаркающей походкой плелся к стоянке такси.
Через два или три дня после поездки в Кузьминки приятели пригласили его в Заболотье. Настроение у Василия Федоровича было хуже некуда — он буквально не знал куда себя деть и потому согласился сразу. Кто мог предположить, что эта поездка окажется столь роковой?
Охота, лес, возможное появление зверя — это не было для Мишутина главным. Именно поэтому, находясь на номере, он заметил кабана, когда тот уже уходил, стрелял ему вдогонку. Стрелял неплохо, ранил тяжело, но все же лишь ранил, а не убил зверя. Преследование оказалось длительным, кабана не было ни видно, ни слышно, и азарт погони, чувство опасности стали спадать. Опять сознанием овладели мысли о том, о главном: «Что же делать? Как быть дальше?»
На роковой ложбине он увидел кабана в тот самый миг, когда зверь, собрав последние силы, подгоняемый дикой болью и яростью, бросил свое трехсоткилограммовое тело на обидчика. Это был молниеносный бросок. Но будь Мишутин сосредоточен лишь на этом поединке, он мог еще выйти победителем, мог встретить летящий на него живой снаряд картечью. Этого, однако, не произошло. Не произошло потому, что мозг поздно приказал поднять ружье, снять с предохранителя. А раньше дать такой приказ он не мог, так как был занят другими заботами и другими мыслями...
Крылатов кончил свой рассказ, вытер платком вспотевший лоб и замолчал. Потом добавил:
— Пространно вышло очень. Извините. Но, понимаете, я не только вам рассказывал, но и сам пытался разобраться. Никак не могу смириться с этой смертью.
Генерал встал из-за стола, подошел к креслу и сел напротив Крылатова.
— Значит, вы считаете, что Мишутин был в состоянии депрессии, не смог оценить степень опасности и потому...
— Да, именно так. Только этим можно объяснить, почему он след в след шел за зверем, нарушая элементарные нормы предосторожности, почему не разрядил в него патрон с картечью...
— А может, сам... хотел...
— Смерти? Нет, это на Мишутина непохоже.
— Но ведь тогда те, кто был с ним в Заболотье, все равно ответственны за этот случай.
— Морально — да, юридически — нет.
— Все правы, а человек погиб.
— Я не сказал, что все правы. Виноваты многие. И приятели-охотники, и я, и сослуживцы, и Зинаида Михайловна, наконец. Будь мы все внимательнее, сумей вовремя понять всю боль Василия Федоровича, этой трагедии могло не быть.
...Вечером Крылатову позвонила Зинаида Михайловна.
— Вы извините, Петр Максимович. Я к вам за консультацией. Меня вызывают на Петровку, 38. Ума не приложу, зачем я им понадобилась?
— Вас, Зинаида Михайловна, вызывают по поводу Василия Федоровича.
Зинаида Михайловна почувствовала, как сжимается сердце в тяжелом предчувствии.
— А что с ним? Что?
— Василий Федорович погиб.
— Но ведь он... Мы... Неужели это правда?
— Да. Несчастный случай.
Зинаида Михайловна обессиленно опустилась на стул.
Ее сознание было заполнено лишь одной мыслью: «Ничего, уже ничего нельзя исправить...» И эта мысль, настойчивая и жгучая, тяжким грузом давила на сердце, туманила мозг, отдаваясь тупой ноющей болью в каждой клетке ее существа.
СЫЧИХА
Женщина кричала громко, пронзительно, и ее истошный голос заглушал все остальные звуки большого московского, засаженного молодыми липами двора. Люди с тревогой вглядывались в окна, пытаясь определить, на каком этаже, в какой квартире несчастье.
— Помогите, убивают...
Трое мужчин, отдыхавших на скамейках около волейбольной площадки, бросились в угловой подъезд дома. Крики неслись оттуда, кажется, с четвертого этажа. Когда они поднялись, то увидели, что двери квартиры № 47 открыты, полураздетая женщина стоит на пороге и громко взывает о помощи. Потный мужчина лет сорока с короткой, боксерской стрижкой, в белой нейлоновой сорочке и узких нарядных подтяжках монотонно уговаривал женщину:
— Прасковья Сергеевна, ну успокойтесь же, успокойтесь. Он не тронет вас, этот изверг, мы не дадим совершиться злодеянию.
Подоспевший участковый инспектор милиции Чугунов, взяв двух свидетелей, вошел в квартиру.
— Так в чем тут дело, граждане? Что произошло?
Женщина пинком распахнула двустворчатую дверь в крайнюю комнату и голосом, полным ненависти, проговорила:
— Вот он, убийца. Смотрите на него, каков!
В комнате, за столом, охватив руками голову, сидел мужчина. Всклокоченные волосы, дрожащие руки, съехавший куда-то в сторону измятый галстук. Мужчина плакал, и его торопливые попытки скрыть это ни к чему не приводили.
Наскоро разобравшись в событиях, Чугунов суховато проговорил:
— Жена ваша, гражданка Сычихина, заявляет, что вы угрожали ей убийством. Так ли это?
— Не просто угрожал, а пытался ударить вот этим предметом с целью лишения жизни. Я невольный свидетель этого факта, — вступил в разговор мужчина в подтяжках.
Он положил на стол портативный алюминиевый штатив от фотоаппарата.
— Да, да, так оно и было. Арминак Васильевич говорит истинную правду. Если бы не он, лежала бы я тут бездыханная...