Невыдуманные рассказы
Шрифт:
— Подождите, гражданка, давайте спокойно разберемся. — Чугунов раскрыл планшет, достал общую тетрадь, шариковую ручку. — Вот теперь начнем по порядку. Сначала установим главную суть. Вы, гражданин Свирин, не отрицаете, что ударили жену свою, гражданку Сычихину? Признаете это обстоятельство?
— Признаю. И что хотел еще раз ударить — тоже признаю.
— Значит, не отрицаете, что пытались гражданку Сычихину лишить жизни?
— Этого не замышлял.
— Хотел, хотел лишить жизни! Это истинная правда! Он давно грозился. Все соседи подтвердят.
Две женщины — соседки по лестничной площадке действительно подтвердили, что в семье Свириных давно идут нелады.
Прасковья Сычихина несколько раз жаловалась на угрозы мужа «изничтожить» ее. Два или три раза и собственными ушами слышали крики гражданина Свирина: «Убью, такая-то...»
Сосед по квартире Арминак Васильевич Груша подтвердил эти свидетельства в деталях, с указанием, когда, в какие часы было. А чтобы быть абсолютно точным, он сходил к себе в комнату и все проверил по своему дневнику.
Чугунов спросил:
— Ну, что вы скажете теперь, гражданин Свирин?
Свирин устало посмотрел на инспектора:
— Все правильно. Кроме умысла к убийству. Этого не было.
— Грозить — грозили, ударять — ударяли. А говорите, умысла не было. Не вяжется, гражданин Свирин.
— Может, и не вяжется, но в мыслях этой цели я не держал. Отвечать же за свои действия готов. — Свирин повернулся к жене: — Ну, Сычиха, прощай. Желаю здравствовать.
Прасковья Сычихина, судорожно прикладывая к плечу намоченную белую тряпицу, причитала:
— Пьянчуга, бандит, ирод проклятый, всю мою жизнь загубил. Теперь-то тебя научат уму-разуму...
Три года — вполне достаточный срок, чтобы подробно вспомнить все, что было, и подвести итог прожитому. Длинными зимними вечерами после рабочего дня, когда соседи по нарам затихали в глубоком сне, Свирин вспоминал свою жизнь, искал ответа на постоянно живущий в нем вопрос: почему все это случилось?
С Прасковьей Сычихиной он познакомился, когда учился в институте и жил под Москвой в Перове, снимая вместе с двумя однокурсниками комнату на Кузьминковской улице.
Как-то к хозяйке, где они квартировали, зашла соседка. Красота этой молодой женщины так поразила Свирина, что он долго не мог опомниться от этой встречи. Пристал к хозяйке с расспросами.
— Что, приглянулась Пашка-то? Смотри, бедовая она. Одного такого уже выставила. Вся в мать. Та тоже отчаянная была. Сычихой весь город звал. И дочь — вся в нее. И тоже Сычихой кличут.
Прасковья Сычихина прочно вошла в сердце выпускника инженерно-строительного института Свирина. Через год после той встречи они уже были вместе. Трудно сказать, что привлекло Сычихину в этом худом, нескладном и застенчивом человеке.
Его способность дни и ночи сидеть за какими-то проектами и чертежами? Всеобщее мнение, что этот «очкарик» далеко и высоко пойдет? А может, его восторженное отношение к ней? Ведь он буквально светился весь, когда видел ее.
Свирин ворочался на нарах, тяжело вздыхал. В своих воспоминаниях он подошел к тому времени, когда радужный горизонт их жизни начал затягиваться первыми мутными тучами. С чего это началось? Вроде бы с мелочей.
Как-то, придя с работы, Свирин сообщил жене, что их тресту отвели массив земли в районе Рузы для коллективного садоводства. Если есть желание возиться с землей, можно тоже подать заявление... Когда появится пацан или пацаны, будет неплохо иметь небольшую халупу за городом...
Прасковья думала недолго и объявила мужу:
— Насчет пацанов — дело отдаленного будущего. Но заявление на участок подай. Обязательно.
Так у Свириных появился садовый участок и домик на нем: маленький, аккуратный, об одну комнату. Но потом кто-то из соседей нарастил такой же домик мансардой, а сбоку пристроил утепленную веранду. Получилась неплохая дача. Прасковья насела на мужа:
— А ты что, не можешь? Ты что, хуже других?
— Не могу, — убеждал ее Алексей. — Нельзя.
— И слушать не хочу. Давай мне этот «скворечник» обстраивай!
Свирин хотя и перестал спорить, но с достройкой «скворечника» не спешил.
Это был один из тех камней преткновения, о который не раз спотыкались супруги. А жизнь подбрасывала под ноги и другие, не менее увесистые камешки.
Алексея все больше начинало беспокоить то, что Прасковья часто переходит с одной работы на другую. Окончив техникум связи, она совсем немного проработала по специальности и перешла в соседний трест на плановую работу. Потом — в профтехучилище воспитателем. Оттуда подалась в один из институтов. Но и здесь задерживаться, кажется, не собиралась.
Как-то, приехав домой, Свирин нашел жену взъерошенной, колючей.
— Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?
— Да, плохо. Эти кретины мне все настроение испортили. Квартальный план, видишь ли, подтягивают, на сверхурочные нас, рабов божьих, оставляют. Нужны они мне со своим планом! Ну, начальство вызвало. Внушали. Воспитывали. А я им говорю: законы о труде надо знать...
— Так и не осталась?
— Конечно, нет.
— И совесть не мучает?
— Нисколько.
— Да, уникальная ты у нас личность.
— Ну, не знаю уж, уникальная ли, но в обиду себя не дам.
Свирин старался убедить жену в том, что она неправа, но в ответ услышал издевательское:
— Скажи, какой сознательный! Только вот что, дорогой, я из пеленок давно выросла...
Алексей чувствовал, что трещина, возникшая между ним и женой, становится все шире. Поняв это, но все еще любя жену, стал обращаться с ней подчеркнуто мягко, сглаживая острые углы, старался быть как можно ласковее. Прасковья же по-своему поняла все это. Ей вдруг понадобилось позарез справить себе нейлоновую шубку. Поднатужился Алексей, сверхурочных работ набрал на целых полгода, но осилил эти затраты. Еще долги в кассу взаимопомощи не все были уплачены, когда Прасковье подвернулись по случаю какие-то серьги с бирюзой, потом еще что-то... Брать деньги было уже негде, и Алексей решил серьезно объясниться с женой.