Неземная девочка
Шрифт:
И чем дальше, тем больше склонялся Алексей Демьянович к мысли, что младшего сына убили.
— Наша общая проблема, всех человеков, не только в том, что мы говорим то, чего не думаем, но и в том, что мы думаем то, чего мы не думаем, — сказал как-то отцу семнадцатилетний Борька.
— Как это? — не понял Алексей Демьянович.
— Ну, например, неловко ведь признаться, что у меня нет совести. И я начинаю думать, что у меня она есть. А ее нет… Вот вам и комплекс! Или: мне нравится одна девица. А она распущенная дрянь. И я начинаю думать то же самое, что и все вокруг, хотя на самом деле этого не думаю. Но заставляю себя. И
— Да-а, Борис… — протянул ошарашенный Алексей Демьянович. — И в кого ты такой у нас уродился?
Сын хмыкнул:
— Тебе виднее.
В детстве Борька думал, что клерки — название каких-то пирожных с кремом, а краснобай — перевоспитавшийся враг советской власти, и вполне серьезно однажды спросил:
— А что, в Америке все дома — небоскребы?
Борьке было четырнадцать лет, когда Леонид дал ему почитать лекции по технике секса. Боясь родительского гнева, Борис читал их тайком, вечерами под одеялом. Он тогда спал в родительской комнате за ширмой, Алексей уже служил, Алле выделили отдельную комнатенку. И однажды отец застукал Борьку с этими распечатками. Тот уже приготовился к тому, что старший Акселевич ему сейчас вломит по первое число. Но Алексей Демьянович полистал распечатки и сказал:
— Гм… А у меня тоже есть такие же, и даже лучше. Если хочешь, могу тебе дать.
Позже отец попытался внушить Борьке, что это лженаука — та, что пропагандирует секс как доминирующую ценность, а в сущности, объявляет свободу разврату. Это псевдоучение часто приводит такие примеры: вот некий мужчина за свою жизнь имел уйму женщин, а когда, уже сильно постарев, перестал этим заниматься, сразу получил аденому.
— Если разобраться, подобный аргумент ничуть не выше уровнем ситуации, которую с сарказмом описал Ремарк, — сказал Алексей Демьянович. — Жил ветеран, выпивающий ежедневно бутылку водки. Его агитировали бросить, но он никак не мог. А потом все-таки бросил пить, после чего сразу умер. Логика та же, совершенно абсурдная. И вообще, не стоит трогать цветы, пока они не распустились, а то не будет от них никаких плодов.
К сожалению, наставления отца пропали втуне. Все дети всегда хотят жить своим умом. Но как можно жить тем, чего нет? Родить человека трудно, а научить его добру — труднее во много раз.
— Мужчин на земле всего-навсего два типа: Пушкин и Лермонтов! — заявил откровенно Борис. — Увы, я отношусь к первому. Тебе, папа, со мной не повезло. И потом, ты ведь понимаешь… Если женщин нет в кровати, то ими забита башка. И неизвестно, что хуже.
После Борькиной смерти как-то сразу, стремительно стали распадаться старые дружбы и отношения.
Леонид сначала довольно исправно звонил Акселевичам, справлялся о здоровье, спрашивал, не надо ли чего, часто заходил… Но потом внезапно развелся с женой и уехал в Израиль.
Улетела с семьей за океан Маргаритка, которую Алексей Демьянович даже никогда не видел. Давно не звонили Марианна и Олег, плетущиеся теперь по жизни в одной семейной упряжке.
Митрошин оказался на редкость ревнив и стал закатывать Марьяшке скандалы.
— Где ты была? — вечно приставал он к ней.
— Гуляла в парке! — бурчала Марианна.
— Где ты была?!
— Да
— Это что, новый термин? И с кем же на этот раз? Шлюха! Ты убеждена, что я все это стану терпеть?!
— А какой смысл ты вкладываешь в слово «это»?! — кричала в ответ Марьяшка.
В глубине души она с удовольствием предвкушала торжество измены над верностью.
— Марихуана! — смеялся когда-то Борис. — Злая отрава! Накуришься — и славно!
Нину Акселевичи отрезали сами… Изредка звонил Филипп Беляникин, которого перед отъездом Ленька попросил не забывать семью Борьки. Но вообще-то телефон в их квартире почти умолк. Только порой прорывался Алексей.
— А зря, Оля, мы с тобой не сказали Алле и сыновьям всей правды, — сказал как-то жене Алексей Демьянович. — Может, сейчас скажем?
Жена удивилась:
— Зачем? Сейчас это и вовсе ни к чему. Да и сделали мы все правильно. Для чего травить девочке душу рассказами о каком-то исчезнувшем отце? Ты стал ее отцом, и я всегда тебе была за это очень благодарна…
Ольга заплакала. После смерти Бориса она стала плакать часто и подолгу. А Алексей Демьянович о жене сейчас уже почти не думал, порой даже не замечал ее. Она казалась ему знакомой тропинкой, которой можно пройти, ни разу не споткнувшись, даже ослепнув на старости лет. Старшие Акселевичи до того присмотрелись друг к другу, прожив рядом жизнь, что каждый из них выучил наизусть все морщины другого. «Жена все-таки чужой человек, — неожиданно подумал Алексей Демьянович. — И друг лишь до первого ребенка. Странно, что это со мной? Или все люди на земле стали отныне для меня чужими? Но чужой — это тот, кто людей не любит, никому не желает помочь».
«И честный на редкость, и безгранично добрый, и неглупый, — думала о муже Ольга. — И работать умеет, и убеждать, и детей растить… И любить способен. До генерала дослужился. А вот — всю жизнь прожил без пользы…»
Она сама не отдавала себе отчет в том, какую именно пользу имела в виду, о чем мечтала и тосковала.
Почему с уходом Борьки рвались старые связи, извращались, искажались все прежние представления, ломались судьбы? Словно он многое унес с собой, многое изменил своим уходом… И прежнее без него стало невозможным, бессмысленным. А был ли он, тот самый прежний смысл?
Любовь со временем, как это водится всегда и у всех, прошла, умерла, уважение давало слишком мало тепла, а жизнь оставалась по-прежнему январски-холодной… Даже стала еще холоднее. Поэтому мужу и жене в определенном возрасте необходимо подружиться как можно крепче.
— Да-да, прости, Оля, — заторопился подавленный Алексей Демьянович. — У тебя всегда был потрясающий материнский инстинкт — я не переставал ему удивляться. Это какая-то изумительная, прирожденная тонкость, слившаяся из воспоминаний и опыта.
Вошла Алла:
— Мама, не плачь…
Села рядом и тоже заплакала.
И в тот момент возник уже забытый Петр Земцов. Трубку взял Алексей Демьянович и с трудом понял, кто говорит.
— А-а… — наконец вспомнил он. — Петр… — И настороженно посмотрел на жену и дочь.
Те были поглощены сами собой.
— Кто старое помянет… — торопливо пробормотал Земцов. — Я услышал о вашей беде. Не нужно помочь?
— Ты уже, помнится, нам когда-то помог, — не удержался и съязвил старший Акселевич. — Совесть загрызла? У нее зубки острые… Это обязательно.