Нежить
Шрифт:
— А теперь слушайте меня внимательно. Я исповедуюсь вам и сообщу последнюю волю умирающего.
Я собрался было возразить, но старик прижал к губам набалдашник трости, давая мне знак молчать.
— В сентябре тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я был на конференции Американской психологической ассоциации в Вашингтоне. С докладом выступал один принстонский профессор, некто Джулиан Джейнс. Вы о нем слышали?
Я помотал головой.
— Значит, услышите. Его скандальный доклад был озаглавлен: «Сознание как следствие развития двуполушарного мозга». Одно название подействовало на многих присутствовавших как красная тряпка на быка. Когда мистер Джейнс принялся излагать свою теорию, все были уверены, что он сущий еретик. Он заявил, что индивидуальное сознание в том виде, в каком мы знаем
— Вы хотите сказать, — проговорил я, — что, когда древние говорят о слове Божьем, это следует понимать буквально?
— Да, вы уловили мою мысль. — Мальтузиан улыбнулся и дрожащей рукой поднес к губам бокал. — Пожалуй, этот феномен имеет отношение к речевому центру в правом полушарии и к особому участку, который называется «зона Вернике». Когда в ходе современных лабораторных экспериментов испытуемым раздражали эту зону, они зачастую слышали властные голоса, которые либо убеждали их в чем-то, либо отдавали приказы. Но эти голоса были очень слабые и далекие. По мнению Джейнса, это объясняется тем, что подобные слуховые галлюцинации поступают из правого полушария в левое не через мозолистое тело — так сказать, мост между полушариями, — а по другому пути, через переднюю спайку.
— Ну, теперь-то мне все понятно, — усмехнулся я.
Мальтузиан не оценил моего остроумия, а закрыл на миг глаза и заговорил быстрее и настойчивее, словно скоро все должно было проясниться.
— Джейнс предлагал много объяснений тому, что глас Божий становился все слабее: геноцид, природные катаклизмы, естественный отбор, изменения окружающей среды, для приспособления к которым требовалась вся чудесная пластичность человеческого мозга, однако мы с коллегами считали, что ослабление голоса стало результатом быстрого сокращения передней спайки до ее нынешних размеров — всего около одной восьмой дюйма в поперечнике. Мы полагали, что именно эта физиологическая перемена и разбила групповое сознание на индивидуальные разумы. «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» Понимаете? Тут все гораздо сложнее, но это главное.
— От этой перемены зависело выживание человечества как вида? — спросил я.
— Развитие цивилизации потребовало разнообразия.
— Интересно, — только и выдавил я.
— Как я уже сказал, — продолжил Мальтузиан, — лишь немногие отнеслись к Джейнсу серьезно, но я с ним согласился. Его идеи были революционными, но не безосновательными.
Он достал из серебряного портсигара сигарету и закурил.
— Может быть, не стоит? — Я кивнул на сигарету. — Ведь вы плохо себя чувствуете.
— Условный рефлекс, который выработала у меня фирма «Филип Моррис», — улыбнулся старик.
— Надо полагать, эта теория — только начало, — сказал я.
— Отлично, профессор, — прошелестел Мальтузиан. — Как мог бы написать Фарид Ад-дин Аттар, [15] если бы историю, которую я собираюсь вам поведать, написали иглой в уголке глаза, она все равно послужила бы уроком осмотрительному слушателю. — Он взял бутыль и налил мне еще бокал вина, — Начнем с того, что если вы кому-то расскажете о том, что расскажу вам я, то навлечете и на себя, и на свою семью нешуточные беды. Ясно?
15
Аттар Фарид Ад-дин Мохаммед бен Ибрагим (1150–1230) — персидский поэт-мистик. Его поэмы считаются памятниками суфийской литературы. — Прим. перев.
Я тут же вспомнил все фотографии Мальтузиана с военными и его слова о том, что он служил в секретных правительственных подразделениях. Комнату залила мрачная тишина, и я замер под пристальным взглядом его огромных глаз. Я подумал, что надо встать и уйти, но вместо этого медленно кивнул.
— Я участвовал в секретном правительственном проекте под названием «Каруселька». Дурацкое название — если не думать о том, какой чудовищной была наша работа. Нам как психологам дали задание создать преданных своему делу наемных убийц, лишенных личной воли, которые делали бы все — буквально все, — что им прикажут. Иногда это называют «контроль над сознанием». Некоторое время ЦРУ полагало, будто для этой цели годится наркотик ЛСД, но он порождал не биороботов, а субъектов с беспредельно расширенным сознанием. Потерпев эту неудачу, правительство обратилось к бихевиористам. Моя лаборатория находилась в просторном старинном викторианском особняке в глухом лесу. Никто не заподозрил бы, что в подвале особняка идет кошмарный эксперимент, связанный с «холодной войной». У меня было двое коллег, и мы, руководствуясь теорией Джейнса, расширяли и укрепляли внешнюю спайку в мозге испытуемого, чтобы усилить слуховые галлюцинации, для чего вживляли ему свиные артерии и обезьяньи нейроны. Я выработал у испытуемого условные рефлексы, благодаря которым стал для него гласом Божьим. Мои слова неумолчно звучали в его голове. Стоило мне один раз отдать ему команду — и он слышал ее, пока не выполнял приказ.
Как мне было не подумать, что Мальтузиан меня дурачит?
— Неужели я кажусь вам таким легковерным? — спросил я и расхохотался, да так, что пролил вино на стол.
Старик даже не улыбнулся.
— Мы создали зомби, — продолжал он. — Вот вы смеетесь, а должны бы смеяться над собой. Вы не понимаете, как невероятно внушаем человеческий разум — даже без нашего вмешательства. В десятке языков слова «слушать» и «слушаться» — однокоренные. В итоге нашего эксперимента тот человек делал все, что ему говорили. Результаты поразили даже нас самих. Я приказал ему за неделю выучиться бегло говорить по-французски. Он выучился. Я приказал ему сыграть ноктюрн Шопена, прослушав его всего один раз. Он сыграл. Я приказал ему выработать у себя фотографическую память. Я приказал ему перестать стареть. Для определенных заданий я даже приказывал ему становиться толще, тоньше, даже ниже ростом.
— Это невозможно, — сказал я.
— Чушь! — отрезал Мальтузиан. — Уже давно известно, что мысль способна изменить физиологическую структуру мозга, если она достаточно глубока. Если бы мы с коллегами имели возможность опубликовать наши открытия, люди узнали бы, что длительные и весьма сосредоточенные размышления способны изменить физиологическую структуру — не только мозга.
Мне было очевидно, что из-за болезни Мальтузиан повредился в уме. Я сделал серьезное лицо и со смешанными чувствами интереса и горечи сделал вид, что внимательно слежу за его рассуждениями.
— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил я.
— Зачем? Да-да, зачем? — повторил он, и на глаза его набежали слезы, что поразило меня даже больше, чем рассказ. — Зомби оказался полезным. Только, пожалуйста, не спрашивайте, чем именно, — скажем так, его деятельность привела к снижению выступлений против демократии. Но затем, когда «холодная война» закончилась, наш проект закрыли. Нам приказали уничтожить зомби и сжечь лабораторию и вручили крупные суммы наличными, чтобы мы могли возобновить нормальную жизнь, пригрозив, что, стоит нам лишь намекнуть о «Карусельке» кому угодно, нас убьют.
— Уничтожить зомби? — спросил я.
Старик кивнул.
— Но меня замучила совесть. Во мне заговорил мой собственный бог. Ведь этого человека, которого мы создали и набили моими командами, — этого человека похитили. Простого среднего гражданина, у которого были жена и маленький ребенок, среди бела дня увезли прямо с улицы в длинном черном автомобиле. Его близкие так и не узнали, что с ним стало. А ведь и я, согласившись работать на «Карусельку», подписал договор, по которому был обязан больше никогда не видеться с родными. Я исчез уже после того, как родители и сестра переехали в эту страну. И прекрасно знал, что, стоит мне подать им хоть какую-то весточку, они погибнут. Все эти годы я невыносимо тосковал по ним, особенно по сестре, с которой нас очень сблизило ужасное прошлое на родине. Поэтому уничтожить зомби я не мог.